Война после войны - страница 47

Али действительно забрали в Кабул. Там его принял не по-афгански лаконичный полковник Абдул Хак — возможно, единственный живой участник восстания советских военнопленных в пакистанском лагере Бадабера. Перебирая четки, он медленно произнес: «Алиджан, я видел настоящих шоурави. Они совсем не похожи на шакала Горбачева. Русские не понимают, что потеряют себя, если предадут нас. Мы тебя действительно отправим учиться в Россию. Ты можешь быть полезен Афганистану, если научишься разбираться в русских». Али никогда не узнает, что халькист Абдул Хак, последний адъютант Наджибуллы, разделит участь своего патрона, хоть немного управлявшего страной. А четки, некогда принадлежавшие главному афганскому революционеру — Тараки, потом оскверненные пальцами Амина, в конце концов окажутся в одном из питерских домов. Не придется ему увидеть и могилу отца на мазаре. Абдул Гафура в числе тысяч кундузских таджиков, узбеков, пуштунов, арабов, дехкан, ремесленников, торговцев, менял, не говоря уже о никому не нужных путейцах, обезглавят талибы. Они ворвутся в Кундуз в 1999-м, первым делом разбивая телевизоры. Какое-то время им еще посопротивляются узбеки Дустома, никогда не делившие Афганистан на халькистов — парчамистов, правоверных — мунафиков. О том, что дорожное управление до последнего отстреливалось под откуда-то взявшимся флагом Киргизской ССР, тоже никто не вспомнит. Узнав об этом, Али не усомнился, что среди «киргизов» наверняка был и его отец — «советский» араб Абдул Гафур эль-Кундузи. Мать, родившая второго сына, отошла четвертой женой к младшему брату Абдул Гафура, плотоядному конформисту и хозяину нелегальной опиекурильни. От неприятностей с шариатским правосудием его спасало то, что один из родственников примкнул к талибам и даже куда-то там выбился: выезжал на учебу в Пакистан и не только.

О светском прошлом матери Али какое-то время напоминала грамота, которую ей вручил русский посол в Тунисе 8 марта. Потом она сама ее уничтожила — от греха подальше. О Мир Ваэзе, потерявшейся в вихре событий, в памяти Али останутся только любовно подкрашенные ею карандашами карточки из советского прошлого отца, сфотографировавшегося на фоне ташкентского ресторана «Голубые купола». Да еще унылая русская песня: «Не бойся, если вдруг тебя разлюбят», часто звучавшая из раздолбанного магнитофона в парикмахерской советского посольства в Тунисе. Али она запомнилась дальней аналогией с протяжными мелодиями модного в 1980-х годах афганского певца Замира.

Летом 1989 г. Али поступил в московский институт Дружбы народов, еще носивший имя Патриса Лумумбы. Учиться ему не мешали, лишь изредка задавая вопросы об однокурсниках-афганцах и арабах. Когда Али перешел на третий курс, посольство Афганистана оказалось не в состоянии оплачивать его образование. Его кураторы тоже помочь ему не могли. Именно тогда к Али приехал полковник Кирсанов, едва ли не впервые с признаками тяжкого похмелья. Разговор оказался кратким, но предметным: «Хочешь домой — до Душанбе добросим. Но ты, Алеша, уже не афганец. Там тебе не поможет даже мама. Могу предложить… поучиться. Оно ведь в жизни…». Полковник не договорил. Впрочем, владимирская школа милиции, которую «Алексей Алиев» закончил в 1994 г., на киношную разведшколу явно не тянула. Но именно тогда он получил российское гражданство. В том же году оборвалась и телефонная связь с Афганистаном. Лейтенант милиции Алиев был назначен в Грозненский (сельский) ОВД фактически уже не существовавшей Чечено-Ингушской республики.

Едва сдал предписание, настала пора сворачиваться. Он и сворачивался — единственный в райотделе офицер, не получивший ни общежития, ни «макарова». Той зимой 1994-го он эвакуировался с отдельским начопером капитаном Черенковым, бывшим подчиненным командира рижского ОМОНа Чеслава Млынника, на родине списанным за ненадобностью. С клеймом врага свободы и демократии. Уже на перроне гудермесского вокзала кто-то из тамошних ментов окликнул одетого по гражданке Черенкова — тоже, кстати, Алексея Михайловича. Черенков от чего-то эмоционально отнекивался. Потом сплюнул и позвал здесь же крутившегося рыжеусого чеченца Ваху Исаева из гаишников. Он как раз паковал вещи обоих милиционеров. Ваха, бывший старшина-«афганец», подошел к Али и почему-то его обнял: «Хуб, шурави. Аллах акбар?» Али ничего не ответил. Некоторое время он молча смотрел вслед уходившим с вокзала ментам, даже не простившимся со своими женами: «Мы сейчас. До отхода поезда еще час с лишним». Этим же поездом в Москву должен был вернуться и лейтенант Алиев. В конечном счете так и получилось. А пока Али из солидарности с коллегами направился к стоящему наискосок от вокзала райотделу милиции. Он видел, как его бывшие сослуживцы вошли в брошенное здание. И почти сразу же к нему побежали несколько вооруженных парней. Потом еще с десяток. Один из них — явно не местный, в черной косынке с арабской вязью, показался Али знакомым. Тот тоже бросил взгляд на Али: как будто вспоминал, где его видел. Был ли это его двоюродный брат, или просто на него похожий — Аллах ведает! Али помнил брата только по общей душанбинской фотографии — жили- то в разных местах.