Война - страница 12
Впервые подумал — а что с его голубями? Отправлял письма: без подробностей, только бы знали помощник и брат, что все с ним в порядке. Ответа не мог получить, да и не стремился. Но если поветрия нет, послания с новостью о болезни никак не могли допустить. Вести о таком расходятся быстро, а если не разошлись, верно, нет и болезни. Только вот как перехватишь голубя? И стрела не поможет остановить — промажешь, и ищи его в небе.
Вспомнил про соколицу аталинского посла. С помощью хищных птиц — можно.
Два дня прошло, к концу подходил третий — ничего не изменилось. Разве что на крышу его больше не пускали. Разобрали кусок ее, с извинениями пояснив — незадача, древоточец какой-то завелся, так оставлять опасно…
Снова пришел в соседнее крыло к своим людям, ладно хоть это не запретили, и не разделили их самих. Только рассмеялся на предложение слуг переодеться и бежать отсюда под видом одного из них, прихватив еще кого-нибудь для охраны и помощи. Но посмотрел на лица, и смех оборвал. Всегда знал — его люди, верные, мог рассказать о любом — жена, дети, слабости какие, но будто о свитках в библиотеке. На какой полке стоит, в каком футляре.
А ведь тревожатся, не понимают — и кто бы на их месте спокойным был? Юи и вовсе едва сдерживается, сидит будто на паре ежей — вот-вот и побежит разбираться с охранниками, кто там у них заболел. Такое вранье, почти в глаза, одно означает — дело плохо.
Никогда не объяснял слугам своих дел и замыслов — разве что Ариму порой, и то, если иначе никак. Незачем это. Но сейчас они не только слуги, в какой-то мере соратники.
— Вы придумали план, но не знаете ведь, что кроется за всем этим. И я не знаю, — говорил тихо-тихо, чужой из-за двери ничего не услышит. — Если меня хотят всего лишь задержать, может быть что угодно. Даже этот клятый свадебный договор. Если бросить тень на мою репутацию, вам не угрожает ничего, напротив — будут сдувать пылинки и вернут в целости и сохранности, а вот мне ваш план лишь повредит. Но если меня и впрямь решили убить, то и вы проживете недолго, и мне никто не позволит добраться до дома. Здешние земли всем нам чужие, да еще по зиме. Смысл тогда в таком вот побеге?
Вспомнил — присыпанные снегом холмы, и всадники несутся навстречу, и со стрелой в глазу падает человек в меховой шапке… И по лицу Ариму читал — верный слуга о том же думает.
— Наш долг — служить вам и Хинаи, — раздалось сразу несколько голосов. Кэраи покачал головой:
— А мой долг — заботиться о своих людях. Особенно на чужбине и когда их так мало.
— Но оставаясь тут, вы по-любому проигрываете. Военной помощи нам не окажут…
— Видимо, нет, хотя этот молодой Ошу небезнадежен.
Кэраи вновь обратил внимание на младшего, Юи. Парень сидел, нахмурившись, и обводил глазами своих земляков.
Ощутив взгляд, тот слегка покраснел, приоткрыл рот — и снова закрыл.
— Ты возразить что-то хочешь? — удивлено спросил Кэраи.
— Я не могу возразить, нечего. Но вы над нашей затеей смеетесь. А делать-то что?
Дружный смех был ему ответом.
— Да, ты прав, это главный вопрос, — произнес, все еще улыбаясь, на сей раз от души.
Два человека разговаривали, сняв для беседы целое крыло гостиницы, лишь бы никто не подслушал. Странной вышла беседа: один, хоть в невзрачной дорожной одежде, и осанкой, и жестами выдавал привычку повелевать. Второй казался попроще, и одет был чуть побогаче, да и годов за плечами явно насчитывал меньше. Но указания шли от него.
А если б кому удалось увидеть начало беседы, заметил бы еще кое-что: золотую пластину с выбитыми на ней знаками, и это указывало, что младший собеседник сам выступает чьим-то голосом.
— Он не должен вернуться, — говорил посланник.
— Я не самоубийца, — раздраженно отвечал старший. — И у себя-то его долго держать не могу, а тут еще «не вернуться»!
— Это ваши дела. Мне было велено передать — за верность вас наградят доверием, оно коснется и членов семьи. Кому ни решите передать дела, когда подойдет время — сыну, ли, племяннику…
Вновь блеснула золотая пластина — самый уголок, будто свеча мигнула, но свечу не спрячешь в рукав.
— Твой хозяин-то далеко, а брат этого близко!