Война: ускоренная жизнь - страница 47

Сейчас утро. Мы кончили завтракать, и опять это была картошка, благодаря которой мы почувствовали удовлетворение от еды. В этом доме нам предложили картошку, чай и каравай хлеба, замешанный из ржаной и ячменной муки с добавлением лука. Пожалуй, в нем было несколько коричневых тараканов; по крайней мере, я срезал одного из них, не сказав ни слова. Святой в углу кротко смотрит из своей золотой рамки, как будто хочет сказать, что бесстрастный дух не обращает внимания на такие пустяки. Что хорошего в том, чтобы замечать их?» Готтлиб Бидерман (Севастополь. 1942 год): «В побежденном городе оставалось серьезной опасность заболеваний, потому что мириады мух покрывали трупы и образовывали черно-серые кружащие тучи над ранеными. Стены жилищ были покрыты насекомыми — переносчиками болезней, и принятие пищи стало утомительным, потому что надо было очищать каждый кусочек еды от полчищ червей. Несмотря на то, что мы старались избежать употребления в пищу этих насекомых, много мух было съедено без видимых болезнетворных последствий.

Вкус хлеба был такой, будто его погружали в солярку. Только несколько недель спустя мы узнали, что персонал роты хлебопеков обнаружил в Керченском порту несколько зернохранилищ. Перед уходом русские полили зерно горючим и подожгли его. К счастью, сгорел только верхний слой, а остальное зерно лишь пропиталось дымом и скверно пахло. Но, по мнению интендантов германской армии, эта находка была просто неожиданной удачей, и зерно считалось вполне подходящим к употреблению. Чтобы улучшить критическую ситуацию с продовольственным снабжением, зерно использовали для выпечки хлеба, который вонял дизельным топливом, а на вкус походил на бензин.

Мы еще и не предполагали, что, до того как наша одиссея в Советском Союзе завершится, еще будем тосковать по куску хлеба в два раза хуже этого»

Так же, как и в частях Красной армии, временному улучшению питания в подразделениях вермахта частенько «помогала» сама война:

«Полевая кухня, действительно, появилась. Были выданы огромные порции ливерной колбасы с размятой картошкой, — вспоминает об одном из дней осени 1943 года Армин Шейдербауер. — Поскольку численность роты не соответствовала штатной, то порции убитых и раненых были выданы живым. В случае с ужином это не имело особого значения, поскольку человек все равно не может съесть за один раз больше, чем может. Однако в том, что касалось шнапса, табака и сухих фронтовых пайков, оставшиеся в живых насладились как следует».

Впрочем, и на передовой линии немецких окопов русская поговорка про войну и мать родну была весьма актуальной. Автор книги «Дорога на Сталинград» рядовой пехотинец вермахта Бенно Цизер прибытие полевой кухни в их изрядно поредевший после боя на Северском Донце в марте 1942 года батальон описывает так:

«На обед был горячий фасолевый суп, и мы набросились на него, как стая голодных волков. Я два раза брал добавку, но когда Пиле протянул свой котелок в четвертый раз, повар сказал, что больше нет.

— Ладно тебе, — пророкотал добродушный Фогт, — дай парню еще ложку, ты, пузатый сукин сын!

— Но я же говорю вам, что ничего не осталось, — проскулил повар.

— Ты ведь, черт побери, готовил на всю роту, — прорычал фельдфебель. — Не будешь же ты мне говорить, что знал заранее, что мы потеряем треть наших людей!

— Я же не виноват, что вы обжираетесь, как свиньи.

— Ладно, если больше нет фасоли, как насчет шоколада? — спросил Фогт. — В конце концов, нам полагаются шоколадные пайки.

Пришел унтер-офицер — снабженец, объявивший, что мы можем получить свой шоколад.

— Но только по одной плитке каждому — и не думайте, что вы также получите порцию убитых!

По этому поводу было много недовольного ропота, и, как только он повернулся к нам спиной, раздражение выплеснулось наружу:

— Опять, как всегда, повторяется та же самая пакость. Как только у нас убитые, эта свинья придерживает у себя их пайки.

— Так всегда с шоколадом и сигаретами.

— А что, думаете, эти зажравшиеся типы делают с ними? Набивают свое брюхо, пока мы маемся в своих окопах.

— Зря вы тут ерепенитесь, — заикаясь, проговорил повар. — Если вас услышит старик, хлопот не оберешься.