Война за Проливы. Решающий удар - страница 30

– Да, Ваше Королевское Величество, – сказал Черчилль, вставая, – теперь мне понятно все. Я тут на днях постараюсь систематизировать предложенные вами тезисы, превратив их в цельную и неразрывную программу британской внешней политики, а потом представлю ее вам на утверждение. А сейчас разрешите откланяться – мне не терпится приступить к работе.

– Идите, Уинстон, – сказал король. И, когда Черчилль вышел, добавил: – Дело сделано – и теперь, Джеки, нам осталось только молиться, чтобы все прошло именно так, как нам надо.

Две недели прошло с нашего последнего разговора. Две недели, наполненные тоской и тревогой оттого, что мой муж не пожелал прислушаться к моим доводам. Сам он был тверд в своем решении. Он и слышать не хотел о том, чтобы вернуться в Россию. Очевидно, он думал, что на меня нашло помрачение, когда я об этом говорила. Поэтому эти две недели он был ласков и тих. Он был уверен, что у меня это пройдет. Он даже гулял со мной… Но какую же скуку навевали на меня эти прогулки! Все было не так, как раньше – когда мы увлеченно беседовали, остроумничая друг перед другом, блистая цитатами и сыпля перлами. Я не хотела признавать, я гнала прочь это чувство, но… неизменно ловила себя на том, что мой муж меня раздражает. Это было нечто новое. Я никогда не могла предположить, что стану испытывать к нему подобное. Да почему же так происходит?! И еще мне было жаль его – такого горделивого в своем нелепом упрямстве. Впрочем, я больше не поднимала ту тему. Кажется, Дмитрий решил, что я оставила эту затею; он считал, что поступает весьма благоразумно, он не напоминал мне о моем временном «умопомешательстве». Мой муж перестал чувствовать меня… Он считал, что все в порядке. То, что я стала молчаливой и задумчивой, его не настораживало. Он, очевидно, думал, что я все еще под впечатлением от Кометы.

Но сегодня… сегодня я была охвачена небывалой решимостью поставить окончательную точку в наших отношениях. Потому что я знала, что уеду в Россию. С ним или без него. Зов этот был силен и непреодолим. Да и все складывалось так, что решать надо было сейчас. Два дня назад Франция, введенная в заблуждение ловкими берлинскими мошенниками, объявила войну Германии. Все французские газеты заполонили статьи о том, что Германия попала в трудное положение, и поэтому – вперед, на Эльзас и Лотарингию и дальше на Берлин. В печати даже приводились данные о численности французской и немецкой армии, по которым выходило, что Германия будет разгромлена с первого же французского удара. Грохот барабанов войны, доносящийся с газетных страниц, буквально оглушал, сводя французов с ума, но я, воспринимающая все трезвым умом, попросту испугалась. Со стороны французского правительства этот шаг был самоубийством. Я чувствовала, что тут что-то не то. Не может быть слабой страна, превосходящая Францию в полтора раза по населению в два раза по промышленному производству. Если кайзер Вильгельм притворяется слабой овечкой (лично я в это ни за что не поверю), то это ему зачем-то нужно. Наверняка, думала я, в этом кроется какая-то хитрость. Наверняка на французских политиков нашло помутнение, быть может, даже связанное с пролетом кометы. Бесславно сбежавшие их Парижа, они теперь хотят обелить свое имя хоть какой-нибудь победой.

Но не успели сторонники похода на Берлин выпить открытое шампанское, как стало известно, что никакого трудного положения у Германии нет, что Австро-Венгрия после убийства последнего императора самоликвидировалась, а корону австрийского императора, главную из трех, регентский совет при полном одобрении Рейхстага преподнес германскому кайзеру Вильгельму. Премьер-министра Жоржа Клемансо, который вынудил президента Аристида Бриана объявить Германии войну, тут называют тигром. Мол, он такой внезапный и беспощадный, всегда добивается того, чего хочет. В таком случае, подумала я, Вильгельм – это охотник на тигров, в шапочке с пером и большим ружьем, спрятавшийся в засаде, привязав на видном месте отчаянно блеющего козленка. Что ему тигр – грянет выстрел, и будет еще одна шкура на стене.