Возможна ли сегодня в России либеральная миссия? - страница 13

стр.

Необходимо следующее важное добавление. Сущность локализма как догосударственного еще типа культуры, как типа жизнеустройства, определяется тем, что отношения между людьми, между человеком и окружающим его миром устанавливаются здесь естественно, в прямом общении, путем непосредственной досягаемости, а не с помощью и не на основе универсальных абстракций большого общества типа «закон», «государство», «право», «мораль» «стоимость», «рынок». В определенном смысле данное понятие – «догосударственные локальные миры» – сегодня распространяется не только на административно-территориальные единицы, но и на производственные предприятия, особенно на крупные предприятия и на сложные производственные комплексы, из каких складывалась вся наша военная, а отчасти и добывающая промышленность, и все основанные на них моногорода.

Но, пожалуй, не менее чем локальные миры (с их вседозволенностью и безнаказанностью), впечатляющим проявлением нашего законсервированного традиционализма ХV века стал цветущий сегодня пышным цветом архаичный утилитаризм, так и оставшийся не возвышенным до уровня личного интереса в качестве материальной основы свободного человека. Утилитаризм (сошлюсь в данном случае на работы Ахиезера и Матвеевой) основан на общей для всех времен и народов посылке: и природу, и вещи, и людей – все можно использовать, превратить в средства для человеческой деятельности (вспомним средневековый абсолют Н.Макиавелли «цель оправдывает средства»). Подобный древний как мир тип нравственности двойствен. С одной стороны, он может способствовать наращиванию богатства, умений, творчества во всех формах. С другой – если он не умерен более высокими, чем он сам типами нравственности и остается только средством, но не смыслом осознанной свободной жизни, – он легко оказывается продолжением животных инстинктов человека, склоняет индивида к господству над себе подобными, становится напористым, агрессивным, беспощадным. На русской почве утилитаризму сильно не повезло. Общество и в лице духовной элиты, и в лице Церкви чуждалось самой идеи пользы всегда, когда она не выступала как польза государства – или «всего народа». Приращение общественного богатства через личный интерес всегда на Руси воспринималось как подозрительное. В «Прощании с Матёрой» Валентин Распутин рассказывает, как в послевоенной уже деревне – то есть в наше уже время – вернувшиеся с войны фронтовики насмерть затравили женщину только за то, что она занималась торговлей.

В советское время не то, чтобы пытались облагородить утилитаризм и возвысить этот естественно свойственный человеку тип нравственности до раскрепощения личности, до материального обеспечения на его основе личного достоинства человека. Его, напротив, всей карательной мощью государства пытались уничтожить вообще. (Напомню хотя бы про колоски, за сбор которых на полях по весне из-под снега давали не меньше 10 лет, но могли и расстрелять.) Его буквально пытались закатать под асфальт. А он, этот неистребимый личный интерес, вопреки всему, как травинка пробивался и из-под асфальта. Вечная его задавленность и бездумная наказуемость медленно, но верно превращала его необлагороженную грубую почвенность в потребительски-грабительскую необузданность. Поскольку пробивался утилитаризм к жизни поневоле только тайно, в обход запретов, всегда из-под полы – и, следовательно, исключительно и вынужденно на преступной основе.

Для Церкви и царей в нем не хватало духовности. Для Ленина со Сталиным он был социально чуждым, классово враждебным. Горбачев от безысходности решил спасать с его помощью испускающий уже дух социализм. Ельцин с Путиным, обставив архаичный утилитаризм законодательно и юридически, заложили из него криминальный и неподконтрольный фундамент всего российского социума.

За многие столетия мытарств русский человек со свойственной ему неистребимой нравственностью утилитаризма привык мыслить, действовать и жить в обход закона и морали. Привычка стала второй натурой. И вдруг в 1980-х «невезуха» закончилась. Утилитаризм его при этом как был, так и остался в нравственном отношении архаичным, эгоистичным и агрессивным. Но из-под морального, государственного и уголовного запрета он был молниеносно, в один момент выведен. Коммунисты во главе с Горбачевым, не подумав и не попытавшись даже увидеть и распознать архаичную природу и эгоистическую сущность утилитаризма, решили именно на его основе оживить социализм, продлить его существование. Решили повысить с его помощью эффективность плановой экономики путем усиления личной материальной заинтересованности всех работающих. На уровне идеологической риторики. А на деле началось широкое движение частного кооперирования на основе государственной собственности. Развернулась борьба за хозрасчет и снижение себестоимости при сохранении вроде бы незамеченной, как бы и не существовавшей вовсе «теневой» экономики – такой же, как у отдельного человека, второй натуры социализма. Стали добиваться повышения материальной заинтересованности трудящихся за счет сокращения финансирования основных фондов предприятий и увеличения фондов оплаты труда частных кооперативов. Все это, предположу, делалось коммунистами совершенно без осмысления последствий, достойного важности запущенного ими же процесса – и, само собой, без какого бы то ни было его правового обеспечения. А ведь по существу многочисленные постановления ЦК КПСС и Совета министров второй половины 80-х годов дали зеленый свет преступному индивидуализму и всей «теневой» экономике.