Возникновение и развитие научного факта - страница 26

стр.

. Третий удар классической теории инфицирования был нанесен теорией вирусов, способных проходить сквозь фильтры. Было показано, что классическое заражение, так называемая инвазия возбудителя, как раз является исключением в общем механизме инфицирования.

Именно этот пример показывает, насколько в большой степени консервативность мыслительных систем, выступающих как замкнутые целостности, относится к физиологии познания (Erkenntnisphysiologie): той силой, которая способна обеспечить прогресс, должна быть только классическая теория с ее истинными (т. е. неразрывно связанными с данной культурной эпохой), замкнутыми (т. е. ограниченными), общепринятыми (т. е. релевантными господствующему стилю мышления) связями идей. Бациллы Леффлера (дифтерийные палочки), например, никогда не были бы признаны возбудителями заболевания, если бы их вначале обнаружили у здоровых людей. В такие времена, когда люди безумно хотят знать «причины» чего бы то ни было, никто не обратил бы достаточного внимания и не предпринял бы энергичных усилий для этого именно потому, что отсутствовала бы необходимая связь этих микроорганизмов с заболеванием.

Таким образом, открытие неразрывно связано с так называемыми ошибками: чтобы познать какую-то связь, надо пренебречь некоторыми другими связями, допустить некоторые противоречия или не заметить их.

Физиология познания аналогична физиологии движения: чтобы выполнить какое-то движение одной конечностью, нужно приостановить опорную или миостатическую систему. Каждое движение складывается из двух активных процессов: возбуждения и торможения. В физиологии познания этому соответствует целенаправленная детерминация и противоположно направленная абстракция, дополняющие друг друга.

III. Наряду с различными по степени проявлениями консервативной тенденции мыслительных систем, как мы уже говорили, имеют место прячущиеся до поры «исключения». Таким исключением, как один из множества примеров, можно считать движение Меркурия по отношению к законам небесной механики Ньютона. Хотя специалисты знали об этом исключении, его в общем замалчивали, поскольку оно не согласовывалось с господствующими воззрениями. Его стали приводить в качестве аргумента тогда, когда это оказалось полезным для теории относительности.

IV. Поучительно упорство, с каким соглашатели пытаются «объяснить» наблюдения, противоречащие общепринятым взглядам. Оно показывает, как любой ценой стремятся получить логически согласованные системы и как логика может интерпретироваться в исследовательской практике. Всякая теория хочет быть логической системой, но как же часто это стремление заводит ее в ловушку petitio principii!

Наверное, стоит привести следующий пассаж из Парацельса как набор отличных иллюстраций к сказанному выше: «Человеку, который сверяет свой путь с видимым светом Природы, представляется невероятным, вызывает в нем гнев и отвращение то, что люди могут быть настолько одержимыми дьяволом, что про какого-то человека можно сказать: это не человек, а дьявол. Разве не чудо Господне, что живущий на Земле человек может уподобиться дьяволу? Ведь человек есть образ и подобие Бога, а не дьявола, который отличается от человека, как камень от дерева. Но ведь человек не только создан по образу и подобию Божию, он еще и искуплен Сыном Божиим от дьявола. Насколько же невероятно, что несмотря на это, он брошен в такую ужасную западню и остается там без помощи!»[79].

Здесь два догмата веры противостоят друг другу: человек одержим дьяволом и человек искуплен от дьявола. Ни одно из этих утверждений не может быть поставлено под сомнение, но ведь надо кое-что уступить и логике! Что же может восстановить согласие? Божье чудо! Теперь и логика спасена и разум человека избавлен от «отвращения и гнева». Хотя это явный алогизм, он вполне соответствует стилю эпохи. Представим себя в мире Парацельса! В мире, где каждая вещь, каждое событие выступают как символы, и в то же время любой символ, любая метафора обладают объективным значением. В мире, наполненном тайным смыслом, духами и неведомыми силами, в мире, где бунт уживается с покорностью, любовь с ненавистью. Как еще можно жить в реальности, столь бурной, неопределенной, опасной, иначе, чем верой в чудо? Чудо — это и есть самый фундаментальный принцип, самый непосредственный опыт этой действительности, оно таится везде и всюду и пронизывает собой все знание, является предпосылкой любого размышления и следствием из него.