Возвращайся, сделав круг 2

Даже если тоска

Сердце мне разобьет и оно разлетится

Сотней мелких осколков,

Ни в одном, даже самом ничтожном,

Не погаснет любовь к тебе.

Идзуми Сикибу

— Она выживет?

— Не знаю, господин.

— Рана настолько серьёзна?

— Да, но дело не только в этом.

— Сомневаешься в своём умении врачевателя?

— Нет. Но с девушкой что-то произошло, её дух блуждает во тьме. Вывести его к свету под силу только ей.

— Ещё один заблудший дух! Может, составит тебе компанию?

— Разве прилично шутить о таких вещах, Кэцеро-сама…

Голоса звучали в пустоте снова и снова. Иногда надолго замолкали, но неизменно возвращались. Хорошо бы они замолчали насовсем и не тревожили блаженной тишины…

— Ещё жива?

— Как видишь, господин.

— Почему она до сих пор не пришла в себя? Уже столько дней!

— Я делаю, всё, что в моих силах… Нет, господин!..

— Всё равно ведь ничего не чувствует…

— Тем не менее не следует её тревожить. У тебя слишком неумелые руки.

— Она должна наконец очнуться! Хочу знать, что связывает её с…

Не могу слышать это имя… Воспоминание о его обладателе слишком болезненно.

— Ты видел, господин?

— Что?

— Мне показалось… Нет, я уверен, её веки дрогнули, когда ты произнёс имя…

Только не это… Не хочу его слышать, не хочу!.. Они должны замолчать! Оба…

— Наберись терпения, Кэцеро-сама. Думаю, девушка скоро очнётся.

Неразборчивое ворчание и тишина. Наконец-то… Но покой почему-то не наступил. Наоборот, тьма принесла с собой образы один красочнее другого. Они кружились вокруг, дробились на фрагменты и вновь сливались воедино. Куда же подевалось небытие? Разве из него возвращаются?..

— Какой хорошенький! — умиляется Цумуги.

Конечно, она имеет в виду Камикадзе.

— Кажется, он голодный. Смотри, как облизывает тебе щёку!

По коже в самом деле скользнуло что-то влажное.

— Когда ты кормила его в последний раз?

Действительно, когда?.. Бедный зверёк, наверное, умирает от голода!

— Камикадзе! — вскрикиваю я.

Подскакиваю на футоне… и растерянно хлопаю глазами. Всего лишь дурацкий сон… Откуда здесь здесь взяться Цумуги? Я ведь всё ещё в этом треклятом мире… И ни "подскочить", ни закричать никак не могла — тело будто сделано из воздуха, совсем его не ощущаю. Но я на самом деле лежу на футоне в небольшой устланной светлыми татами комнате, а на грудь на самом деле вспрыгивает Камикадзе…

— Малыш…

Неужели это — мой голос?.. Камаитати тихонько взвизгнул и привычно ткнулся носом мне в щёку. Хотела его погладить, но рука не слушалась.

— Пока тебе лучше не шевелиться, одзё-сан.

Будь у меня силы, наверное бы испугалась. Голос — совершенно незнакомый. Хотя нет, я его уже слышала — пока витала в небытии. Но кому он принадлежит и… где я?.. Говоривший явно находился за моей спиной. Чтобы его увидеть, нужно запрокинуть голову, а сделать это я не в состоянии.

— Ничего не бойся, одзё-сан. Ты была ранена и долго оставалась в беспамятстве. Но здесь, в моём храме, ты в безопасности.

Невидимый собеседник будто прочитал мои мысли, но… почему я в храме?!

— Я — Нобу. Мой господин отдал тебя на моё попечение.

Самое странное, Камикадзе вёл себя миролюбиво и даже не повернулся в сторону чужака, который наконец приблизился и расположился рядом, подогнув под себя ноги. Мужчина средних лет в одежде буддийского монаха. Спокойный взгляд, впалые щёки, голова без единого волоска… Он осторожно приложил ладонь к моему левому боку.

— Больно?

Я поморщилась.

— Не беспокойся, худшее уже позади. Как твоё имя?

Я молча отвернулась. Не хочу произносить их вслух — ни одно из моих имён. Оба напоминают о том, о чём лучше забыть.

— Хорошо. Ты, наверное, голодна. До вечера лучше воздержаться от приёма пищи. Но можно выпить воды. Я сейчас принесу.

Он поднялся на ноги.

— Камикадзе… — какой же умирающий у меня голос, даже попытка прочистить горло ничего не дала. — Он… любит яйца…

— Говоришь о камаитати? — улыбнулся монах. — Когда господин принёс тебя, зверёк увязался следом, его никак не удавалось отогнать. Мы не сразу поняли, что он пытается защитить тебя. Так его зовут Камикадзе? Мы заботимся и о нём.

— Спасибо…

Кивнув, он направился к сдвижной двери. А Камикадзе, немного потоптавшись по моей груди, свернулся калачиком, широко зевнул и закрыл глаза. Я тоже начала задрёмывать, когда створка двери раздвинулась, пропустив внутрь монаха с небольшой глиняной посудиной в руках. Как же ужасно чувствовать себя настолько беспомощной… Ему пришлось поддерживать мне голову, пока я пила… Видя моё смущение, монах отечески улыбнулся.