Возвращение блудного сына - страница 10

стр.

Пёс долго, терпеливо и видимо с наслаждением ожидал, пока Марийка вылижет ему всю паховую область, включая крупные яйца, которые она нежно обхватывала обеими лапками и вылизывала их аж до блеска. Пёс тоже не оставался в долгу. Он обнюхивал подружку под хвостом после улицы, умывал её своим огромным слюнявым языком, прижимая непослушную огромной лапой к полу. Но верхом изысканного ухода за подругой, просто высшим пилотажем, было очень аккуратное выкусывание своими огромными, но ловкими и точными зубищами блошек в густой шерсти кошки, внешне напоминавшей известного по телерекламе кота Бориса.

Выходя на улицу, Марийка всегда открывала собакам незапертую дверь, затем разбегалась с ними: кошки – налево, собаки – направо.

Но, пожалуй, самым забавным, самым киногеничным, были вечерние попытки маленькой кошки вынудить большую собаку пойти с нею гулять на улицу. Марийка вставала на задние лапки впереди Челсика, мордой к нему, обнимая его за шею и прижимаясь щекой к щеке. А тот не стряхивал навязчивую липучку, а ходил с нею медленно туда-сюда, влево, вправо, будто вальсируя. А чтоб не упасть и сохранить пристойную вертикаль, та смешно перебирала лапками: назад, вперёд, вправо, влево.

Если бы в этот момент включили бы какую-нибудь музыку, то точно бы показалось, что кошка с собакой исполняют танго. Наконец, Челсик сдавался, и парочка резво бежала играть на улицу.

Когда старший по возрасту уставал, то он прижимал к земле Марийку, которая и не сопротивлялась, изображая из себя убитую. Но, как только пёс терял контроль над ситуацией, Маня снова вскакивала, возобновляя свои дружеские объятия и любовные игрища со своим верным и добрым учителем.

Именно из-за этой дружбы Машка чувствовала себя на улице в полной безопасности, ходила гордо, величаво, иногда звучно имитируя собачий рык, переняв и многие другие собачьи повадки.

А самое безопасное для неё место было под мордой лежащего друга между его передними лапами, где она особо ощущала себя членом его стаи.



Не менее интересное творилось и с кошками Платона. Они каким-то образом, наверно по звуку, всегда чётко определяли неплотно закрытую дверь. И дождавшись удобного момента, помня об этом, наваливались на неё и входили в принципе запретную для них комнату. Этим особенно увлекался кот Тихон. То же самое происходило и с дверью ванной. Они, в основном Соня, тоже видимо по звуку, определяли, что дверь сейчас закрыта не на защёлку, и, действуя лапой, снизу открывали её.

Пока Платон вспоминал своих пушистых, осмысливал их поведение, пришла Надежда. В пятницу он был уже свободен от своей полностью выполненной работы, поэтому именно ему «выпала честь» обслуживать клиентов. Ведь «Марийка» берегла своего «Челсика» от переработки.

– «А где твои, эти… двое из ларца, одинаковы с… «лица»?!».

– «Как где? Работают!» – не смущаясь своего вранья, ответила Надежда.

– «А-а! Как раз их-то и гоняют!» – сразу вслух догадался Платон.

– «Платон, прищепи к пакетам эти бумажки, одну снаружи, другую снутри!» – невозмутимо попросила его начальница, вручая два листочка с одинаковым текстом.

– «А зачем две-то?».

– «Так одну я писала, другую – Гаврила!».

– «Нет! Не надо так! А то покупатель прочтёт обе, и поймёт, что здесь дебилы работают!» – объяснил ей Платон, уходя на склад.

Загрузив бутылки в пакеты, он понёс их вместе с «бумажками» к Надежде, у которой как раз и был единственный на всех степлер.

Поняв свою ошибку, та с претензией прокричала Гаврилычу, по-обыкновению опять гонявшему шарики на компьютере:

– «Иван Гаврилович! Дайте стиплер!».

А-а! Понятно, откуда как всегда ноги растут! – про себя, в прямом и переносном смыслах, догадался Платон.

Вскоре к нему пришёл и один из заказчиков, сразу же отоваренный им биодобавками.

– «А можно… зайти в туалет? А то в Москве не всегда получается!» – спросил старичок.

– «Конечно, конечно! Оказией надо пользоваться… пока есть куда!» – разрешил Платон.

– «Спасибо Вам!».

– «Так не за что! Это теперь, как закон Божий! Есть оказия – пописай на нее,… на дорожку-то!».

За старичком вскоре явилась не его старушка. Платон предложил ей сесть на крайний свободный стул, но та чуть не загремела со сломанного: