Возвращение Мастера и Маргариты - страница 58

– Изауру, – любезно подсказал детектив. – Она была рабыней и все мужчины стремились ее гнусно использовать. Вы достойны лучшего.

– Зачем я порвала с Фарингосептовым!? Он с горя уехал на Канары, прихватив очередную…(прозвучал купюрный фрагмент из последнего верлибра).

– Ах, ни с кем он не уехал! – всплеснул короткими ручками детектив. Манжеты его рубашки так обтрепались, что из–за бахромы совсем не было видно кистей. – Вчера виделись. Он, собственно, и привлек меня для прояснения вашей двусмысленной ситуации. А теперь ждет с томленьем упованья… Минуты верного свиданья.

– Это Пушкин, – всхлипнула поэтесса.

– И Фарингосептов тоже! Ведь он совсем как Пушкин. Пишет и ждет, – в знак искренности своего заверения посланец даже приложил руку к сердцу.

– Ждет на Канарах? – оживилась Маша.

– У себя в Перелыгино, где очистил помещение особняка от постороннего дамского присутствия. Этот человек знает, что такое настоящая любовь! вдохновенно сверкнув круглыми желтыми очками, воскликнул детектив. Вначале резко не понравившийся, он вызывал теперь у оскорбленной женщины чувство неограниченного доверия.

– "Кадиллак" у подъезда, опаснейшая! – желтоглазый отвесил театральный поклон.

– А вещи?… – с затуманенным взором прошептала обессилившая от переизбытка эмоций поэтесса.

– Мой помощник собрал. Сумки в машине. В таких делах необходима внезапность. Сами понимаете. "Шквал закружил безумную меня. Что можем мы? Я – все. Ты – не хрена", – продекламировал он без купюр последнее творение Машеньки. – Только тут верлибром и не пахнет. Вас обманули. Это классический сонет, милочка.

… Вскоре входная дверь захлопнулась вслед продолжавшей наперебой читать стихи парой. "Стальная женщина" прислушалась. Квартира не опустела, в ней кто–то ходил, чеканя тяжелые, глухие шаги. Шаги приблизились, замерли возле двери ее комнаты и та начала медленно открываться.

– А вот и я, – сказал некто в похоронном пиджаке с подмерзшей хризантемой в петлице. В руках гость держал букет в пандан – белые, круглые, как зефир, цветы свесили увядшие потемневшие головы, напоминая задушенных кур.

– Какая прелесть, – проворковала старуха юным, полным тонкого кокетства голосом. – На дворе морозит?

– Не удивительно. Начало декабря, Клавдия Сильвестровна.

– Какое число? – "стальная женщина" выпрямила спину.

– Четвертое-с. Сами понимаете – пора.

Старухам вскинула голову и, не смотря на робу из сурового серого полотна, которую ее многие годы заставлял носить супруг якобы из мемориально–лагерных и гигиенических соображений, достигла впечатления величия. Царственным жестом подняла руку:

– Мое синее панбархатное платье. Перчатки, чернобурку.

– В момент, – кивнул визитер и поковырял пальцем в воздухе. Произошло дуновение, шуршание, звон. Запахло духами "Красная Москва" и ветер задернул оконные шторы.

– О… – старуха поднесла к глазам обтянутые синим гипюром пальцы, вдохнула исходящий от перчаток забытый аромат.

– Хотите что–нибудь сыграть? – предложил галантный похоронный кавалер, кивнув на фортепиано и имея в виду, по всей вероятности, эпизод из мемуаров шпионки, свидетельствовавший о ее редкой музыкальности.

– Не обучалась. Он все наврал… Решительно все! – женщина в бальном туалете устремила на незнакомца горячо блеснувшие на мертвенном лице глаза. – Тогда на спектакле в Оперетте я получила записку… Это было предложение о сотрудничестве от самого… – Она вцепилась в пиджак рыжего и попыталась подняться. – Я должна сейчас же рассказать вам всю правду!

– Не мне, не здесь, не сейчас, – твердо отрезал джентльмен, освобождаясь от хватки гипюровых перчаток. – Вам необходим полный покой, мэм. Позвольте…

Он помог внезапно затихшей старухе поднять на постель ноги, расправил складки синего панбархата, сложил на груди успокоившиеся руки.

– Сон – лучшее средство сохранить вечную молодость. Поверьте мне – до сих пор не изобретено ничего более радикального. – Он провел рукой над лицом засыпающей и посмотрел на фортепиано – крышка откинулась и клавиши начали сами вдавливаться, неумело наигрывая ту часть си–бемоль минорной сонаты Шопена, которая обычно звучала в Колонном зале над ответственными покойниками.