Возвращение Софи Мэйсон - страница 3

Возможно, конечно, что она приписывала девочке больше утонченности, чем на самом деле обладала бедняжка Софи Мэйсон, и что она задала один или два наводящих вопроса, на которые Софи ответила, не совсем понимая их истинного значения.

Ясно одно: Софи Мэйсон не осмелилась сообщить хозяину о своем положении. Вместо этого она прибегла к гораздо более безнадежной альтернативе.

Она обратилась к своему любовнику.

Сначала она написала письмо. Должно быть, девушка писала несколько раз, если сделать вывод из единственного ответа Олсида, прочтенного только получателем. Это были безграмотные, уродливые каракули, очевидно написанные в спешке, где говорилось больше ей не писать и заканчивающиеся небрежной ласковостью. Вероятно, именно эти несколько бессмысленных последних слов придали несчастной Софи смелости для ее последнего неосторожного поступка. Кажется вполне очевидным, что она действительно была влюблена в Олсида, тогда как влечение к нему было чисто чувственным и не влекло физического удовлетворения. На самом деле, я лично не сомневаюсь, что это была обычная интрижка, и что сама мысль о ней, вероятно, была столь же отталкивающей для него, как и некогда соблазнительной.

Софи, однако, не могла или не хотела верить, что все кончено и что ей придется в одиночку противостоять позору и несчастью. Под предлогом встречи с воображаемыми английскими друзьями она получила от мадам отпуск и в конце октября отправилась в Ле-Мано.

Либо она заранее договорилась о свидании с Олсидом, либо узнала, что он вернулся домой по окончании военной службы, и рассчитывала застать его врасплох. Она, должно быть, решила, что если бы только могла снова увидеть его и умолять, то он, по выражению того времени, «сделал бы из нее честную женщину».

Между ними состоялся разговор. Что произошло на самом деле, можно только предполагать.

Это совершенно точно произошло в Ле-Мано, и я, видевший этот дом, могу представить себе его обстановку. Они прошли бы в гостиную, где почти не осталось мебели, но с потолка свисал огромный канделябр из бледно-розового стекла, раскачивающийся на золоченых цепочках. Безвкусная красота и звенящая легкая музыка канделябров всегда казались мне дополнением того оттенка несообразности, который поднимает чувство ужаса до невыносимой высоты. Софи Мэйсон, должно быть, рыдала, дрожала и умоляла о пощаде, чувствуя все возрастающий ужас и отчаяние.

Ламотт был южанином, грубым, жестоким парнем, с сильными животными страстями своего возраста и расы. Было ли то, что последовало за этим, преднамеренным преступлением или внезапным импульсом, порожденным яростью и раздражением, никогда не станет известно. Очевидно, не имея иного оружия, кроме своих сильных рук, Олсид Ламотт убил Софи Мэйсон, задушив ее.

Когда девушка не вернулась домой, ее хозяин не стал интересоваться, что с ней. Мадам, которая, возможно, подозревала о ее положении, решила, что девушка сбежала в Англию, несмотря на то, что ее скудные пожитки остались дома.

Возможно, оба боялись скандала, но еще более вероятно, что из-за врожденной бережливости они опасались расходов, которые, как они хорошо знали, никогда не окупятся единственной родственницей Софи в далекой Англии.

На самом деле английская тетушка вела себя так же бессердечно, как и французская пара. Софи Мэйсон была незаконнорожденной дочерью своей покойной сестры, и когда, в конце концов, та узнала об исчезновении девочки, она, как говорят, рассудила так: «яблоко от яблони недалеко падает», и заявила, что Софи, несомненно, сбежала с любовником, как и ее мать.

К счастью для мадам, если она хотела убедить себя и других людей в истинности своей теории, в конце того же месяца внезапно сбежал и, как сообщалось, уехал в Америку Олсид Ламотт.

— Конечно, — решила мадам, — они уехали вместе.

За Софи без малейших затруднений проследили до самого Ле-Мано, а вот где она провела последние недели между этим визитом и предполагаемым отъездом в Америку со своим любовником, никто, кажется, не поинтересовался.

Единственным ключом к разгадке тайны стало то последнее письмо, написанное Ламоттом, которое Софи оставила после себя, и которое было найдено и прочитано ее хозяевами, а также тот факт, что, когда летом после ее исчезновения виноторговец и его семья, как обычно, отправились в Ле-Мано, они обнаружили несомненное доказательство проникновения в дом через черный ход, о чем свидетельствовал взломанный замок.