Возвращение. Танец страсти
- « Предыдущая стр.
- Следующая стр. »
© Т. А. Савушкина, перевод, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020
Издательство АЗБУКА®
Гранада, 1937 год
Тишину комнаты, погруженной за прикрытыми ставнями в ночной полумрак, нарушил щелчок осторожно закрываемой двери. Мало того что она преступно опоздала, но и совершила еще одно прегрешение – попыталась пробраться домой незаметно.
– Мерседес! Где, во имя всего святого, тебя носило? – раздался громкий шепот.
Из сумрака в переднюю шагнул молодой человек, и девушка, лет шестнадцати, не старше, застыла перед ним, склонив голову и спрятав за спину руки.
– Почему так поздно? Зачем ты так с нами?
Он замялся, растерявшись от смешения чувств: совершенного отчаяния и безусловной любви к этой девушке.
– Ну и что у тебя там? Как будто я сам не догадаюсь.
Она вытянула вперед руки. На распрямленных ладошках неуверенно покоилась пара поношенных черных туфель; кожа их была мягкой, словно человеческой, а подошвы – протертыми чуть не насквозь.
Он с нежностью обхватил ее запястья и, удерживая их в своих руках, взмолился:
– Ну пожалуйста, в последний раз тебя прошу…
– Прости, Антонио, – тихо ответила она, встретившись наконец с ним взглядом. – Я не в силах остановиться. Ничего не могу с собой поделать.
– Это опасно, керида миа[1], опасно.
Часть 1
Глава 1
Гранада, 2001 год
Прошли считаные секунды после того, как две женщины заняли свои места. Они были последними из числа допущенных на представление, и хмурый хитано[2] решительно задвинул щеколды на двери.
Волоча подолы своих пышных юбок, к зрителям вышли пять девушек с волосами оттенка воронова крыла. Плотно облегающие платья создавали вокруг их фигур завихрения огненно-красного и оранжевого, ядовито-зеленого и охристо-желтого. Насыщенные цвета, коктейль из тяжелых запахов, стремительность появления танцовщиц и их надменная поступь были нестерпимо, нарочито мелодраматичными. За девушками следовало трое мужчин, одетых мрачно, точно на похороны; все в них было черным как смоль – от смазанных маслом волос до кожаных туфель ручной работы.
Затем атмосфера переменилась: просачиваясь сквозь тишину, в вялом нездешнем ритме зазвучали хлопки, отбиваемые легким и быстрым ударом ладони о ладонь. Один из мужчин стал перебирать струны. Из глотки другого вырвался густой и горестный вопль, который скоро вылился в песню. Резкость голоса перекликалась с грубоватостью этого места и суровостью изрытого оспой лица исполнителя. Только он и его труппа понимали слова на малопонятном наречии, но зрители были способны ухватить смысл. Потеря любимой.
Так прошло пять минут: в темноте, вдоль стен одной из сырых куэвас[3] Гранады сидело пятьдесят человек, едва осмеливаясь дышать. Песня не закончилась в какое-то одно мгновение – она просто стихла, – и девушки восприняли это как сигнал к уходу. Двигались они с неприкрытой чувственностью, не сводя глаз с двери перед ними, будто бы даже не замечая присутствия иностранцев. В темноте витало ощущение опасности.
– Это все? – прошептала одна из запоздавших.
– Надеюсь, что нет, – ответила ей подруга.
В течение нескольких минут в воздухе висело невероятное напряжение, потом до них донесся непрерывный, приятный слуху звук. Не мелодия, а мягкий рокочущий перестук: щелканье кастаньет.
Одна из девушек направлялась обратно: она шествовала по вытянутому на манер коридора проходу, тяжело впечатывая шаг и задевая оборками своего наряда запыленную обувь сидящих в первом ряду туристов. Ткань ее платья яркого мандаринового оттенка с огромными черными горошинами туго, так что трещали швы, натянулась на животе и груди. Девушка ритмично притоптывала на деревянных половицах, составлявших сцену: раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…
Затем ее руки поднялись в воздух; затрепетали, рождая сочную, густую трель, кастаньеты, и девушка начала свое медленное кружение. Пока танцовщица вращалась, она ударяла пальцами по маленьким черным дискам, которые держала в ладонях. Публика завороженно следила за ее выступлением.
Танец сопровождала песня-плач, исполняемая почти не поднимавшим глаз певцом, а танцовщица все кружилась, погруженная в собственный транс. Если между ней и музыкой и установилась какая-то связь, то девушка ее ничем не выдавала; может, она и осознавала присутствие зрителей, но те этого не ощущали. На чувственном лице застыло выражение абсолютной сосредоточенности; глаза вглядывались в мир, видимый только ей одной. Ткань под мышками потемнела от пота, на лбу выступили капельки испарины, а она кружилась все быстрее, быстрее и быстрее.