Враги и фальсификаторы марксизма - страница 19

стр.

) стараются воскресить взгляды Канта, а английские агностики — взгляды Юма… несмотря па то, что и теория и практика давно уже опровергли и то и другое, — то в научном смысле это представляет собою попятное движение…»[54] И сторонник этих, давно уже опровергнутых во времена Маркса и Энгельса воззрений, вызывающий из загробного мира догегелевских духов, смеет говорить о развитии диалектического материализма как о заклинании мертвецов! Но господин Адлер даже не попытался опровергнуть доводы Гегеля против трансцендентализма. Господин Адлер словно воды в рот набрал по этому вопросу. А ведь Гегель именно кантовскую постановку проблемы возможности познания считает мнимой проблемой, бессмысленно, нелепо поставленным вопросом, самая постановка которого исключает возможность удовлетворительного ответа. Уже лучшим представителям послекантовского идеализма была ясна нелепость изначального вопроса о возможности познания, — того самого вопроса, который Адлер противопоставляет как коренной вопрос философии «мнимому» вопросу Энгельса.

Но обратимся от исторических экскурсов к существу вопроса. Выясним, каково действительное место «критически-познавательного мышления» в борьбе философских направлений, возвышается ли оно над идеализмом и материализмом и отменяет ли оно значение основного вопроса философии.

Прежде всего обратимся к самому родоначальнику «критически-познавательного мышления» — к Канту — и выясним, в самом ли деле ему удалось стать «выше» обоих основных направлений в философии, занять философскую позицию, находящуюся «по ту сторону» идеализма и материализма. Такую репутацию пытаются создать Канту его эпигоны, опираясь на эклектичность, межеумочность его позиции. Но «основная черта философии Канта есть примирение материализма с идеализмом, компромисс между тем и другим, сочетание в одной системе разнородных, противоположных философских направлений»[55]. Кант представляет собой философскую амфибию. Утверждать на этом основании, что трансцендентальный идеализм находится вне материализма и идеализма, столь же верно, как определять земноводное как животное, существующее вне воды и земли.

С одной стороны (эта сторона безусловно доминирует и в развитии учения все более вытесняет другую сторону), Кант развертывает систему идеалистических принципов, т. е. придерживается вторичности, зависимости мира, природы, объекта, материи по отношению к субъекту, мышлению и т. п. «Трансцендентальный» идеализм считает материю и даже самую ее возможность только явлением, которое вне нашей чувственности вовсе не существует; поэтому для него она есть только вид представлений. «Внешние предметы (тела) суть только явления, следовательно, они также суть не что иное, как вид моих представлений, предметы которых составляют нечто только благодаря этим представлениям, а в отдельности от них они суть ничто»[56]. Материя, таким образом, зависима от представлений, существует благодаря им, сводится к ним. Материя вторична по отношению к психике.

«…Природа должна сообразоваться с нашим субъективным основанием апперцепции и даже зависит от него в отношении своей законосообразности…»[57]. «Рассудок… сам есть законодатель для природы, иными словами, без рассудка не было бы никакой природы…»[58]. Субъект, рассудок первичен, природа вторична. «Вместе с устранением мыслящего субъекта должен исчезнуть весь материальный мир…»[59].

Но Кант все же не растворяет мир в субъекте, а в противоречии со своим идеализмом говорит о вторичности, производности, субъективного представления. «…За явлениями мы должны допустить и принять еще нечто другое, что не есть явление, именно, вещи в себе…»[60]. «…Я признаю во всяком случае, что вне нас существуют тела, т. е. вещи… о которых мы знаем по представлениям, возбуждаемым в нас их влиянием на нашу чувственность…»[61]. Тела, внешний мир — первичны, чувственность, представления — вторичны. «…Ибо чем же пробуждалась бы к деятельности способность познания, если не предметами, которые действуют на наши чувства…»[62]. Кант при этом отчетливо различает «вещи вне меня» и