Времена и люди - страница 10

Назавтра он решается пойти к Марии. В самые тяжелые годы она не переставала заботиться о нем, как мать родная. Надо рассказать ей о бегстве из Ушавы.

Но дом ее на запоре, и Филипп отправляется на птицеферму, где работает сестра.

Вечерний ветер проносится над желтовато-зеленым покровом лугов, ласково теребит молодые деревца и затихает в винограднике, где-то по другую сторону дороги. Но, может, это вовсе и не ветер, думает Филипп, а последнее живительное дуновение уходящего дня — чтобы слабые, неокрепшие ростки выдержали до утра, до восхода солнца?

Вот и строгие стены центрального корпуса, где работает Мария.

Брат и сестра, сдержанно поздоровавшись, садятся на скамейку. Мария чувствует неладное, и его желание исповедаться постепенно тает. Он, боясь скандала, прерывает рассказ, делает вид, будто пошутил. Сообщает небрежно: высокое начальство переводит его в Югне. При этом нарочно не упоминает имени — пусть сама гадает, что за начальство вершит его судьбу.

Мария прижимается спиной к стене, закрывает глаза. Объяснение, видно, успокоило ее.

— Так-то оно и лучше, — говорит сестра. — Да и дом больше пустовать не будет.

На ее лице, расслабленном, примиренном, не вздрагивает ни один мускул — маска маской. Филипп размышляет об этой ее странной усталости, доходящей до отчаяния. Прошло полгода после смерти ее свекрови, а Мария все еще не чувствует себя хозяйкой в доме Парашкева. Словно дух умершей царит там так же, как это было все восемнадцать лет, пока старая была жива. Мария несколько раз собиралась покинуть ненавистный дом, и если все-таки выдержала, то скорее всего из упрямства — не хотела выйти побежденной из этой борьбы. Не хотела победы человека, которого ненавидела больше всего на свете. Но она дала себе обет: как только Зло уйдет, на другой же день покинуть Парашкева. Это стало бы ее отмщением. Да жаль, осуществить его не удалось. Случайно подслушанный разговор заставил Марию изменить первоначальное решение. В смертный час старая позвала сына, попросила сесть у своего изголовья и поклясться, что, когда она умрет, он прогонит бесплодную жену. Дескать, восемнадцать лет напрасно ждали ребенка, хватит. Надо взять в жены девушку, которая народит ему детей. Род Парашкева не должен прекратиться, он всегда был первым на селе — и по имуществу, и по скоту, и по дому, и по богатству. Все они были маленького роста — такова уж их порода, — единственный он, ее сын, вырос высокий, и если б ему повезло с женитьбой, не было бы второго такого счастливого, как он. И потому, дескать, она его заклинает, как только опустят ее в могилу, прогнать бесплодную. «Мама, не требуй этого от меня!» — испуганно вскрикнул Парашкев. «Поклянись!» — прерывающимся голосом твердила старуха. «Не могу я этого сделать. Сердце не велит. Я ее и такую люблю…»

Всегда безгласный, уступчивый, Парашкев на этот раз держался мужественно. Мария, оценив его поступок, осталась с ним, хотя ясно сознавала, что никогда не забудутся прежние обиды и унижения, пусть даже Парашкев станет относиться к ней, как к царице…

Долина тонет в тумане, вокруг все меркнет и темнеет, а разговор продолжает крутиться вокруг самых незначительных вопросов. Не видались почти две недели, есть о чем друг другу рассказать, но слова, которые вернули бы им прежнюю близость, улетучились.

Является ночная дежурная — шумная, разбитная женщина — и принимается хлопотать, точно без нее тут работа стояла. Брат и сестра уходят, вытесненные ее энергией и жизнерадостностью.

Первым делом, когда он вылезал из теплой постели, было выйти на балкон, посмотреть, какая погода. Если нужен дождь, а горизонт над Огражденом прозрачно-синий, бай Тишо, вздохнув, скажет: «И сегодня будет жарища!» Если ненастье, а все стосковалось по солнцу, заметит: «Опять потоп будет!» Славка, проснувшаяся раньше мужа, повернет голову к балконной двери, где он размахивает руками, спросит: «Мне вставать?» Его ответ, как и ее вопрос, всегда один и тот же: «Лежи себе!» Закончив с утренней гимнастикой (три взмаха руками, три приседания, три наклона), он подойдет к жене, поцелует в щеку: «Ну, доброе утро, старушка моя седенькая!» Славка оттолкнет его: «Да ладно, ладно!» — но только после поцелуя.