Время и случай - страница 4
Как бы там ни было, проходивший в сентябре 1989 года съезд ХДС и выступление на нем канцлера Г. Коля подействовали на меня как резкий звонок, предупреждающий о том, что правительство ФРГ увидело возможность добиться серьезных перемен в обстановке, складывающейся в Восточной Европе, и что в этой связи тучи сгущаются прежде всего над ГДР.
К тому времени венгры вдруг открыли для граждан ГДР свои границы с Австрией и начался массовый исход восточных немцев через их республику на Запад. Был создан прецедент, который был распространен затем на Чехословакию и Польшу и в конце концов заставил ГДР раскрыть свои границы и взрезать себе вены. Однако уже в момент съезда ХДС было ясно, в каком направлении могут пойти дела и как видит вероятную перспективу развития событий руководство ФРГ. Прямых доказательств не было, было, скорее, интуитивное предчувствие.
Оно меня не обмануло. Значительно позже я узнал, что в августе 1989 года, когда я благополучно проводил свой отпуск в Монголии, в замке Гимних, что под Бонном, в обстановке строгой секретности встретились Коль и Геншер с тогдашними премьер-министром и министром иностранных дел Венгрии Неметом и Хорном. Венгерские рыночные реформы к тому моменту в очередной раз зашли в тупик, страна была на грани банкротства. Возможностей брать валютные кредиты у СССР у венгерских товарищей больше не было. Немет и Хорн пообещали немцам открыть свою границу с Австрией и беспрепятственно пропускать через нее граждан ГДР. Коль и Геншер заплатили за это кредитом в один миллиард марок. У меня до сих пор такое впечатление, что наша разведка проглядела эту договоренность, открывшую путь к практическим мерам по ликвидации ГДР. Возможно, конечно, и другое: в Москве всё знали, но решили не вмешиваться.
Я счел необходимым предупредить Москву о своих опасениях и предположениях. Реакция была, скорее, неблагоприятной. Меня не критиковали впрямую, но ясно давали понять, что считают такую информацию слишком субъективно заостренной. Почему-то о содержании моей шифротелеграммы знал и помощник канцлера и пытался выговорить мне за это. Международный отдел ЦК КПСС, насколько мне известно, представил М. С. Горбачеву итоги съезда ХДС и высказывания на нем Коля в спокойных, рутинных тонах. Но оснований для спокойствия не было. События становились все более бурными и неуправляемыми. В ГДР движение гражданского неповиновения превращалось во все более мощное и массовое. Было видно, что даже такая многочисленная и дисциплинированная партия, как СЕПГ, не сможет удержать под своим контролем происходящее.
Между тем у нас дома, судя по всему, и в этом вопросе сохранялось немало иллюзий. Полагали, что достаточно заменить Э. Хонеккера на какую-либо «перестроечную» фигуру (если не на Э. Кренца, то на X. Модрова), и дела вновь пойдут на лад, что хоть в конечном итоге воссоединение. Германии, наверное, и неизбежно, но до этого поворотного момента предостаточно времени для политических маневров, инициатив, переговоров. В известной степени с толку сбивало и то, что сами западные немцы явно не ожидали столь быстрого, бурного и неудержимого развала ГДР.
Достаточно вспомнить первые осторожные 10 пунктов Коля, выдвинутые им в конце ноября 1989 года, рисовавшие объединение как длительный, весьма постепенный процесс, ведущий в итоге лишь к конфедерации ГДР и ФРГ. К его чести надо, правда, сказать, что он быстро менял тактику и приспосабливал свои действия к обстановке. Как и в футболе, немцы все время играли вдоль поля, гнали мяч из любых положений в ворота противника, в то время как мы, сохраняя основную ориентировку на быстро слабеющее правительство СЕПГ, плели кружева, играя поперек движения.
Ночью 9 ноября 1989 года, когда пала стена, я получил срочное указание связаться с канцлером и с В. Брандтом и передать им устные послания М. С. Горбачева. Смысл этих посланий состоял в том, чтобы предотвратить в Берлине возможные массовые столкновения. В западной части города шел митинг, на котором выступали политики из ФРГ, в восточной же части на стадионе им. В. Ульбрихта собрали свой массовый митинг коммунисты. В Москве опасались серьезных беспорядков в случае, если бы участники обоих митингов вошли в соприкосновение.