Время собирать виноград - страница 5

Раздавался окрик рыжего Кольо:

— Опять вы сплоховали, господин управляющий!

Он размахивал кнутом и, как дирижер, оставлял за собой целую симфонию шелеста и свиста, шума и стрекота, журчания и конского храпа.

Отец, бледный, потный, с искаженным лицом, оборачивался к нам и робко оправдывался:

— Меня подводит рефлекс. Нужно целиться быстрее…

Обычно мы «охотились» до обеда, и за это время отец несколько раз менял мотивы самооправданий, хотя хорошо знал, что мы не верили ни одному из них, и чувствовал, что после каждой неудачной попытки выстрелить крик рыжего Кольо звучал все яростнее; оправдания нужны были ему самому, и эти его оправдания заставляли нас быть настороже, нам все казалось, вот-вот прозвучит выстрел — и случится непоправимое.

Никогда я не мог сориентироваться среди множества дорог и дорожек — какая-то из них обязательно приводила нас на большой мост с перилами, а оттуда было рукой подать до трех постоялых дворов. Рыжий Кольо эффектно ставил фаэтон под навес, бросал лошадям только что накошенную траву и, держа обеими руками драгоценную отцовскую двустволку, поспешно удалялся, и мы знали — шаг его сменится бегом, как только он скроется из виду. Почти силой мы с мамой заставляли Савичку отнять руки от ушей, помогали ему встать на затекшие ноги, отводили в тенек одного из домов. Первые глотки ледяного пива булькали у него в горле, и он, вытирая, пену с губ, произносил ясно и звонко:

— Большой гром был, верно, Гошенька?

Я наклонялся над лимонадом с пузырьками газа и не мог понять, о каком громе он говорит. Мама и папа выдавливали из себя по скупой улыбке — знак облегчения и привычного одобрения удачной, но порядком уже надоевшей шутки; оба застывшие в своих креслах в странных и неестественных позах: мама — с вытянутыми вдоль подлокотников руками, откинув голову, на лицо ее от стекла падал солнечный зайчик, игривый и светлый; отец — сжавшись, сломленный внутренней болью, с маской унижения и страха на лице; оба медленно приходили в себя, пока благообразный корчмарь в вечно мокром фартуке, с гладкими, без волос руками суетился возле отца:

— Могу для закусочки суджука[1] нарезать, господин управляющий…

Или:

— Колбаска у меня очень свежая, господин управляющий…

Или:

— Рыбку у нас только что поймали, господин управляющий, такой чудесный карпик, по кило кусок…

В воскресные дни за соседними столами сидели крестьяне, большинство было уже в подпитии, другие быстро набирались; при нашем появлении они поднимали свои кувшины, а через минуту и стаканы:

— Будьте здоровы, господин управляющий!

Папа угощал всех (вопреки маминым толчкам ногой под столом и ее шепоту: «Опять будем изворачиваться без денег к концу месяца»); постепенно крестьяне подсаживались к нам, откуда-то появлялась годулка или кларнет, и я видел, как дед Петр из Чаирлия, бывало, мигнет кому-то, шепнет что-то заговорщически — и польется чистая мелодия. Мама морщит под широкополой шляпой свое белое лицо, а Савичка доверительно шепчет:

— Господин управляющий… ну же, господин управляющий!.. — и все пытается привлечь к себе внимание отца, но рюмка анисовки побуждает его к другого рода деятельности. Со стороны реки слышны редкие выстрелы, он вздрагивает при каждом и, видя на лицах крестьян уважение и расположенность, обращается ко мне:

— Много чего пришлось мне в жизни повидать, Гошенька. Где только я не охотился! Даже в Делиормане, в царском заповеднике бывал!

Крестьяне слушали его с благоговением, улыбались после доброй выпивки, но вскоре это им надоедало. Да и сам Савичка, выпив вторую рюмку, прекращал свои рассказы и начинал петь — пел он тоненьким, дрожащим фальцетом. В его репертуаре были только бунтарские песни, про Добри Чинтулова[2] например, — Савичка сидел в торжественной позе, вдохновенно выпрямившись, почти не касаясь стола.

Крестьяне подбадривали его криками: «Эй, давай, давай!», «Пой, господин Савичка!», но отец вскоре перебивал его, он принимался рассказывать анекдоты, громко и визгливо смеясь. Отец умел и любил рассказывать анекдоты, начинал с неудачливых охотников, потом шли всякие-разные истории, чтобы надолго задержаться на «неприличных» анекдотах, которые излагались со всеми пикантными подробностями, с удовольствием и даже сладострастием — все эти поповские дочки, Иваны и Марьи, байганьовцы