Время учеников. Выпуск 2 - страница 17

Работал он еще при Петре Алексеевиче в государственном коште и был на ножах со всей Российской Академией. Был он одним из адептов Ордена Боевой (Оборонной) Магии, но по мелочам не разменивался, считая, что врага след поражать в каждой точке пространства-времени. А если враг все же не поразится, то на этот случай (считал Гейзен фон Берг) неплохо иметь мировой кингстон, который следует в должный момент открыть и пустить корабль Вселенной в пучину неизотропности. И тогда все враги непременно погибнут… Петр Алексеевич любил Гейзена фон Берга за прямолинейность, неудержимость по женскому вопросу и прекрасные метеорные фейерверки, устраиваемые последним на дни рождения государя. После смерти Петра Алексеевича Гейзен фон Берг был подвергнут остракизму членами Российской Академии Наук и покинул осиротевшую Россию и официальную науку. И долгое время не проявлял себя на небосклоне научной магии той эпохи. Лишь Кристобаль Хозевич Хунта еще долго встречался с Гейзеном фон Бергом после его внешней и внутренней эмиграции.

После фон Берга остался принцип Всеобщей Инфляции как силы, формирующей Вселенную, и принцип неопределенности, при помощи которого всплывший из безвестности Гейзен фон Берг уже в XX веке пытался столкнуть современную науку в вакханалию квантовой механики и стохастической магии.

Именно в заброшенной лаборатории Инфляционной Магии, по легендам, хранятся — как следствие экспериментов над бесконечностью — тринадцать стаканов, в каждом из которых содержится своя вселенная, хоть одним параметром, но отличающаяся от нашей. И среди них, естественно, знаменитый тринадцатый стакан, куда слита вселенная без любви и дружбы. Где-то там же остался и Станок Небес с натянутой на его раме Возмущенной Матрицей Мироздания. И именно там, где причина никогда не вяжется со следствием, в магическом зеркале Лемуров, являющемся полом пещеры, замуровано мнимое изображение центра мира с разбегающимися галактиками.

Так что мой мандраж можно было понять. Но я решил не отвлекаться и приготовился к повторной трансгрессии, как вдруг увидел девушку, идущую по спирали галактики от края к центру. Шла она напряженно, словно канатоходец по канату, резко вышагивая и не останавливаясь. У ног ее при каждом движении вспыхивали костерки, в свете которых можно было разглядеть ее лицо: то сосредоточенное, как у вечной отличницы, то расплывающееся в счастливой улыбке бесшабашного двоечника. Любопытнейшая девица в одежде из мушкетерского фильма.

Не сразу я обратил внимание, что за идущей дамой наблюдали еще двое молодых ребят. Один — высокий, породистый; другой — низенький, с лицом умного второклассника. Оба — лет тридцати-тридцати пяти, явно из того же театра, что и девица.

И тут девица захохотала и начала трансформацию. Пара шагов — и она стала дамой в длинном парадном платье со шлейфом, еще пара — словно ее облик вылепил сам Сидур на пару с безумным бетонщиком, то она уже шла небрежной походкой юного пионера — в шортах, белой рубашке и красном галстуке. Перед самым исходом спирали хохот девицы уже заполнял все пространство зала. Детское личико вытянулось в козлиную клыкастую морду, изогнулись рога, мохнатые руки вскинулись в победном жесте. Странная девушка шагнула в балдж запечатанной галактики, выкрикнула что-то хриплым басом и исчезла в снопе искр и света.

М-да. Слава старика Мерлина явно кому-то не давала покоя.

Ребята напротив сердито покивали головами. Судя по всему, девушка от них ускользнула. Высокий в расстроенных чувствах ухватился за рукоять то ли меча, то ли шпаги у пояса на перевязи. Низенький презрительно сплюнул. Они развернулись и двинули в дальний конец зала к винтовой лестнице, едва видной в свете факела… Факел! У меня закралось подозрение, что трансгрессировался я даже не в лабораторию фон Берга, а вообще черт знает куда.

— Ребята! — закричал я и, размахивая авоськой, кинулся через зал.

Один из бубликов вырвался из сетки и улетел в темноту.

— Постойте! Какой это этаж?

Но они меня, похоже, не слышали.

Я наступил на рукав нарисованной галактики, и меня, как ту девушку, потянуло по ниточке к центру. Хуже того, я понял, что идти могу только по рисунку, да и то это было непросто. Похоже, рисунок обладал свойствами легендарной композитной пентаграммы, заключавшей в себе не самих людей, богов или демонов, а их поступки, мысли или — хоть это и звучит несколько схоластически — судьбу.