Всадник с улицы Сент-Урбан - страница 18

В 1710 году, когда Джонатан Уайлд, Князь грабителей, слыл неоспоримым numero uno всего лондонского дна, его незаменимым подручным был шахер-махер, но имени Авраам. «Этот израэлит, — говорится в „Ньюгейтском календаре“[40], — оказался удивительно верным и полезным его приспешником». Действительно, слишком уж часто фальшивомонетчики, разбойники, воры, шулера и мошенники всех мастей при поимке клялись, что всю свою неправедную добычу сбыли некоему еврею в Уайтчейпеле. Что же до более современного еврейства, то был такой лорд Джордж Гордон[41], зачинщик беспорядков, случившихся 2 июня 1780 года. Толпа под его водительством подожгла Ньюгейтскую тюрьму, причинив значительные разрушения, и разграбила здание суда на Олд-Бейли. На этом не успокоившись, лорд Гордон принялся распространять клевету на Марию-Антуанетту и графа д’Амедара, но определенно ненормальным его признали лишь после того как он «…был обнаружен в Бирмингеме с длинной, по еврейскому обычаю, бородой, и выяснилось, что, подвергшись обрезанию… он упорно исповедует иудейскую веру». Прежде лорд, а теперь реб, Гордон несколько лет еще влачил существование в Ньюгейте, ежедневно молясь и блюдя в камере кашрут, пока не умер от тюремной лихорадки. Когда-то властный предводитель толп, он умер, как свидетельствует «Ньюгейтский календарь», в окружении отбросов общества — «…негров, евреев, цыган и всяческого сброда».

Общественный климат мало улучшился и к 1880-м годам — во всяком случае, судя по тому, как утонченный Монтегю Уильямс, адвокат и королевский советник, жалуется в своих мемуарах на мешавших ему «обтерханных евреев с хмурыми лицами», которые слонялись около здания суда. В 1887 году обтерханные евреи вдруг объединились в дерзкие банды и объявили о своем намерении освободить приговоренного преступника — убийцу Эзру Липски[42], так что охранникам Ньюгейтской тюрьмы в день казни польского еврея пришлось даже вооружиться револьверами. Впервые в истории.

Что касается англо-канадских своих предшественников, по некоторому сходству обстоятельств Джейк выбрал из них для пристального рассмотрения лишь одного: косоглазого сексуального маньяка и наркомана, закончившего в Монреале Макгилльский университет, — доктора Томаса Нейлла Крима, растленного завсегдатая публичных домов Южного Ламбета, о котором Джон Холлингсхед в своем труде «Лондон в лохмотьях», опубликованном, правда, за тридцать лет до появления там Крима, писал так: «Дома здесь поражают всеми мыслимыми проявлениями жалкости и грязи», а «лица, что посматривают из узеньких окошек, желты и отвратны; да и выглядывают-то если не еврейки, то ирландки…»

Томаса Нейлла Крима, родившегося в 1850 году в Глазго, родители привезли в Монреаль ребенком. В возрасте двадцати двух лет он поступил в Макгилл и через четыре года его окончил — еще один иммигрант пробился наверх: получил диплом врача. «Прекрасный работник, умнейший юноша, — писал о нем его профессор, — однако подвержен странным идеям — чудовищно странным идеям, должен признать; так что я уж и не знаю, до чего они могут его довести».

А довели они Томми для начала до убийства с помощью морфина девушки из Торонто, на которой ее разгневанный папаша заставил его под дулом пистолета жениться. Пока молодая женщина умирала у Крима на руках, он рыдал от напускного горя, а затем сразу сбежал в Иллинойс, где, использовав стрихнин, разделался со стареющим фермером, чтобы не мешал наслаждаться его неугомонной женушкой. Такая необузданность стоила ему десяти лет тюрьмы, выйдя из которой, он уплыл в Лондон. В Лондоне косоглазый доктор напропалую предавался разврату, заодно отравив по меньшей мере шесть filles de joie[43] за год, четыре из которых умерли в муках. Лишь после этого он был пойман и в 1892 году отправлен на виселицу, у подножья которой заявил, что он и есть тот самый Джек-Потрошитель.

Вот так очередной враль-канадец пытался крепко отметиться в Лондоне.

Возможно, это общая тенденция, размышлял Джейк, сидя в выгородке, которая называется скамьей подсудимых, и скромно опуская глаза, как только кто-нибудь из присяжных на него взглядывал. Быть может, приезжающие в Лондон провинциалы из колоний всегда были неравнодушны к нимфам панели?.. Что ж, это очень, очень даже возможно.