Всадник с улицы Сент-Урбан - страница 8
ЦРУ! Птицефабрики! Мясокомбинаты!» Получится глубоко, вдумчиво, интеллектуально. Trus напористо, очень cinéma vérité[20].
Фильм назову «Взгляд изнутри».
НАПЛЫВ.
СЛОВА «ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ» накладываются на кадр, где грязная вода льется в тюремную канализацию.
И СРАЗУ СЛЕДОМ СОЦИАЛЬНО ЗНАЧИМОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ РЕШЕТКИ СТОКА.
ХЕРШ (голос, наложение): Я сам писал сценарий, сам продюсировал, режиссировал и монтировал этот фильм. Для этого фильма я написал и исполнил баллады протеста и читал текст за кадром. Меня зовут… (пауза; затем этак скромненько)… Джейкоб Херш.
Может быть, те, кто сейчас сбросил его со счетов, тогда опять начнут как ни в чем не бывало приглашать в гости. «Ах, знали бы вы, каков наш Херш был раньше! Болтал без умолку, весельчак, удалец, а теперь… Но уж откроет рот, так жди афоризма».
Зато, если его оправдают, те же люди будут говорить: «Ну кто бы сомневался, что этот пройдоха вывернется! Конечно, кого сделать козлом отпущения, как не Гарри Штейна!»
Нет уж.
Двенадцать лет назад приехав в Лондон, Джейк к жителям этой страны относился с колониальным преклонением, да и вроде как вину за собой чувствовал: они-то ведь пострадали — война, бомбежки, — и всех, бывало, спрашивал о временах блица[21].
«Сколько вам, наверное, пришлось пережить!..» Но годы войны все вспоминали ностальгически: «Как тепло тогда все друг к другу относились!»
Один только его подельник Гарри о времени Битвы за Англию отзывался злобно.
При слове «эвакуация» в канадской голове Джейка сразу рисовался образ беззащитной Маргарет О’Брайен[22], с замызганной, драной куклой в объятиях, сжавшейся в комочек в углу незнакомой железнодорожной платформы, насквозь английской; бедную девочку спасают Роберт Янг с Дороти Макгуайр[23] — вот ведь, бывают же у людей родители! Не то что у Джейка: такой отец небось за столом не рыгает, а его жена не изводит детей бесконечными придирками.
Эх, был бы я там с ними под бомбежками! — мечтал в те годы Джейк. Стал бы сиротой, и меня взяли бы на воспитание в «Метро-Голдвин-Майер». Впрочем, ершистому Гарри Штейну все это виделось иначе. Еще до того как начались налеты Люфтваффе, десятилетнего Гарри, встрепанного и с ячменем на глазу, выдернули из муниципальной школы, затерянной в рабочих кварталах Степни, снабдили биркой с именем, выдали противогаз и запихнули в поезд, битком набитый орущими младенцами и их рыдающими мамашами, такими же, как он, мальчишками и девчонками из трущоб (кое-кто в гноящихся язвах, еще больше завшивленных) и их обезумевшими учителями. Еды в поезде не было, туалетов на всех не хватало, в каждом на полу лужа по щиколотку, скользотень; в конце концов, всех высадили в отдаленных сельских дебрях Букингемшира, где злобные местные земледельцы, придя в ужас от появления в их краях такой городской заразы, тем не менее объединились и организовали отбор.
— Из перрона сделали какой-то жуткий сортировочный помост, как в лагере, — любил рассказывать Гарри, — только заместо поганца Эйхмана нас отбирали владельцы ферм и магазинов — тыкали пальцами, щупали, выбирая поздоровей, на кого побольше работы взвалить получится. Какие-то кошмарные бабки набежали — выхватывать девчонок, чтоб сделать из них бесплатных горничных.
Злой и обдрипанный Гарри, естественно, оказался среди пацанов, которых отвергли; и со второй попытки тоже — стоял, дрожа от холода, пока раздосадованный квартирмейстер не всучил его насильно какой-то опоздавшей семье.
— Они так на меня смотрели, будто я приехал специально, чтобы украсть их столовое серебро и обосрать ковры.
Первым делом Гарри окунули в ванну, после чего водворили в неотапливаемую чердачную клетушку, хотя в доме пустовали помещения, где условия были куда более приемлемы. Но он им отомстил: прокрался в библиотеку и выдрал множество страниц из редких книг: старый реакционер и мерзавец собирал первые издания. А в довершение — знай наших! — стал мстительно мочиться в постель.
— А ты думал, что война — хаханьки, веселая игра, да? Когда лондонцы с шуточками лезут после налета изо всех щелей… а по битым кирпичам гуляет Черчилль и ко всем пристает с вопросом: «Ну как? Вас это удручает?» На что рабочие, кланяясь в пояс, гаркают: «Никак нет, сэр!»