Всадники. Кровь людская — не водица - страница 2

А по берегу моря похаживает старый Половец, в бинокль на море поглядывает, ждет волну или ветра, на воде балберы над сетями высматривает, и вспоминается ему сын Андрий. «Славный бинокль привез Андрий». Над морем встал силуэт подпрапорщика русской армии, сверхсрочного служаки за веру, царя и отечество, героя Саракамыша и Эрзерума. А с моря приближалась шаланда, видны были дружные взмахи весел, на волну и с волны, на волну и с волны. Одинокое облако клубилось на западе, над близкой Одессой, и никто не сказал бы, что в нем гремят громы и прячутся молнии, разве что старик Половец да еще, может, тот бывалый рыбак, что торопится к берегу. Шаланда как на ладони. Половец ложится и наблюдает с земли. В шаланде пятеро. Уже можно различить, что это «Ласточка». На корме кто-то без шапки. Три приметы сходятся. Потом последует: «А есть у вас зеленая скумбрия?» — «А вам ночи мало?» Половец закатал обе штанины, вошел в воду, повернул шаланду носом к морю, придержал за корму и потянул ее на себя, люди соскочили, и после условленного диалога из лодки выгрузили тяжелые тюки, а старому Половцу пришли на ум контрабандистские делишки сына Панаса. «Динамит, что ли?» — «Пострашнее динамита!» — засмеялись гости, выволокли шаланду на берег. Товарищ Ивана узнал старика, улыбнулся: «Рыбалишь, гвардия, а твой Иван с беляками бьется?» — «Какая там гвардия, я рыбак». — «Чубенко, объясни ему, что теперь он охотой или неволей — Красная гвардия». Товарищ Ивана взял Мусия за руку: «Деникинцев одурачили, французов объехали, типография здесь, шрифт налицо, пролетария всех стран, объединяйсь!» — и хлопнул по руке старика так, что звон по берегу пошел. Облачко над Одессой пошевеливало краешками крыльев, сорвался ветерок, море почернело. Половец прислушался, как плещутся волны о гальку. «Рокочет, подымается небольшая канитель, баллов на восемь, майстро сорвался откуда-то не с наших гор».

«Майстро откуда-то сорвался», — сказал Оверко Половец и оглядел степь, обставленную лазоревыми башнями неба. Черношлычники принялись за карманы изрубленных врагов, среди побоища торчало желто-голубое знамя на пике, над степью поднимался юго-западный ветер.

Вдали завертелся веретеном вихрь, расцветая, поднялся к небу витой столб пыли и пробежал по дороге, затмив солнце, миновал баштан, прогудел над полем сражения, и взвились вверх лохмотья, шапки, падали люди, шарахались кони. А смерч разбился о груду лошадиных и человеческих трупов, обрушился на землю ливнем удушливой пыли, ветер унес ее дальше и, точно косой дождь из тучи, садилась она под напором майстро.

Казачество чихало и отряхивалось, лошади ржали, из-за леска выскочили всадники с черным знаменем и, пропустив вперед тачанки, развернулись: «К оружию! по коням! пулеметы! махновцы!» А тачанки обходили с флангов, четверни пожирали под собою землю, тачанки подскакивали, точно колесницы демонов, и строчили пулеметы.

В пылище, как в тумане, вспыхивали выстрелы, груди разрывал зной, майстро дул порывисто и горячо, всадники промчались раз, другой: «Наша берет, и морда в крови!», «Держись!», «Слава!». Бесшабашный посвист, проворчал далекий гром. «Пускай юшку!» — послышалась команда Панаса Половца, и вдруг смолкли пулеметы, и вдруг замерли выстрелы. Майстро равномерно относил пыль. Черные Оверковы шлыки валились под конские копыта, шашки сверкали, бой закончился так же внезапно, как и начался.

Оверко Половец сидел с раскроенной головой прямо на земле, прислонившись к колесу тачанки, он, уставившись на ноги, зажимал ладонью рану, он не умирал еще, не уходила сквозь рану его могучая жизнь, и Панас Половец подошел с пистолетом в руке, приглядываясь к Оверку.

«Встретились, браток! — Он тряхнул падавшими на плечи волосами. — Там и Андрий лежит, вот это так шуточка, а я отсиживаюсь в лесочке и жду, когда они додерутся, вот и кончили — один покойник, а другой еле дышит, ну, что — Украины захотелось?»

Оверко не поднял глаз. Черный от пыли, подскакал четырнадцатилетий Сашко Половец. «Давай я его домучаю!» — «Дурень, это Оверко». Сашко побледнел, соскочил с коня, подошел к брату и за подбородок поднял ему голову. «Оверку, горюшко ты мое», — протянул он голосом старой Половчихи. Оверко харкнул ему в лицо кровью и застонал.