Всадники - страница 37
— В эскадроне-то не надо лучше, да меня вот списали по чистой, — грустно улыбнулся Гаврилов. — И ранка-то пустяковая — в мякоть. Но, видно, нужную жилу повредило, раз правая рука не гнется.
— А где сейчас эскадрон? Не удалось мне его догнать. Зато будущим летом, как получу расчет…
— Не торопись! — перебил Гаврилов. — Знаешь, что мне на прощанье командир сказал? Что эскадрону, мол, на фронте скоро и делать станет нечего. Иди, говорит, домой, Серега, там тоже дело найдется. Советской власти верные люди всюду нужны.
— Живой, значит, командир! А комиссар?
— Живой! — кивнул Гаврилов. — Этот Касаткин как заговоренный: в самое пекло лезет — и хоть бы царапина. Командира за это время уже два раза пули дырявили да шашкой в конной атаке какой-то офицерик маленько достал. Но, слава богу, обошлось. Опять Ребров в строю на своем Бурьяне.
— А дядя Федор?
— Это какой?
— Дроздов. Пулеметчик…
— Дроздов? Нету Федора Дроздова! Давно нет! Еще в России сложил голову… Кабы не Федор, то и нам бы с тобой сейчас не разговаривать. На верную смерть пошел, а эскадрон выручил.
Замолк Севка. Как это нет Дроздова? Вот он стоит перед глазами живой. В застиранной гимнастерке, с портупеей шашки через плечо!.. «Крепись, Савостьян… поклон от эскадрона…» А полушубок? Ведь Севка его дяде Федору вез…
В середине дня Гаврилов уехал с завозчиком. Обнял на прощанье Севку, приказал безотлагательно написать командиру и без его ответа никуда с места не трогаться.
— Может статься, не в ту сторону кинешься догонять, — предупредил Сергей.
Час спустя на мельницу ввалилась запыхавшаяся Зина. Голова по самые брови закутана в платок, на ногах растоптанные Степанидины валенки. Но лицо сияет, как ясное солнышко.
— Случилось что? — удивился Севка ее неожиданному приходу.
— Случилось! — загадочно ответила Зина…
— Говори скорей, не тяни!
— Ух, раскричался! Вот теперь и не скажу, — с деланной обидой упрекнула Зина. — Я ему привет принесла, кучу новостей, а он…
— Письмо от Клавы? — не утерпел Севка.
— От мамы!
— Что-о?
— То-о! От самой Веры Константиновны, моей мамочки. Вот! — Зина выхватила из-за пазухи письмо, поцеловала его и отдала Севке. — Читай, оно и тебе тоже.
Зинина мать за время странствий натерпелась лиха. Ее начисто обокрали в поезде, забрали предназначенные для обмена вещи. Скиталась по деревням Поволжья в надежде заработать на обратную дорогу. Одежонка плохая, а обувь и того хуже — подвязанные веревками туфли. Поморозила ноги, свалилась в какой-то деревне. Спасибо, тамошняя учительница не дала пропасть — приютила. Лечиться негде и нечем, есть нечего. На письма, которые посылала дочкам, не было ответа.
Кое-как встала на ноги, пошла. От деревни к деревне. Кому из шинели пальто скроит или тужурку, кому перелицует старый пиджак. Ребятишкам шила френчики и штаны из военных палаток. Тем и спаслась.
«…В Москве, на Якиманке, — писала Вера Константиновна, — застала лишь пыль, запустение да свои нераспечатанные письма. Как просунул их почтальон в прорезь двери, так и валялись на полу в передней.
Я — к знакомым, к дворникам, в милицию — только руками разводят. Надоумили поискать в детских приютах. Вот тут и напала на Клавин след. А спустя полмесяца уже читала ее письмо! Из него-то и узнала про тебя, Зина, и про Севу.
Вот что, дети, — продолжал читать Севка, — настало время собраться нам всем вместе. Клава уже здесь, в Москве, шлет вам привет. Комсомол послал ее на борьбу с детской беспризорностью. Хвасталась, что на каком-то совещании удалось повидать товарищей Крупскую и Дзержинского.
Теперь очередь за вами. Поскитались — и хватит. Сева будет жить у нас. Здесь, правда, пока еще голодновато, но зато все под одной крышей. Мы с Клавой приготовили денег вам на дорогу и сегодня же вышлем.
Обнимаю и целую вас.
Мама».
Прочитал Севка письмо, вспомнил Клаву. «Вот счастливая! — порадовался. — И мать, и сестра нашлись».
— Ты что, глухонемой? — торопит Зина. — Скажи что-нибудь.
А что сказать, если Севка не отработал еще свой долг хозяину и из Гусаков ему до будущего лета — никуда. Аж до самого петрова дня.
— Не горит, — промямлил он. — Надо же обдумать…