Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors - страница 14
» — безумно-сюрреалистическую комедию. Нас сгибало пополам от смеха от интенсивности всего происходящего. Мы как-то ухитрились пробраться домой, нам вдруг захотелось узнать, каково играть музыку под кислотой.
Я принялся лупить по клавишам кулаками, как некий композитор-авангардист. У Гранта так разболелись от смеха бока, что он уже просто не мог пошевелиться.
Позже, когда мой приятель целиком погрузился в созерцание обложки альбома Чарли Мингуса, я удалился в спальню и мастурбировал. Я хорошо провел время, и мои фантазии были очень детальны. Мне опять показалось, что миновали часы. Психоделический онанизм — вот чем были 60-е для тебя.
Кислота произвела куда большее воздействие, чем кусок черствой лепешки, которую я проглотил во время своего первого святого причастия. ЛСД был прямым опытом общения с Богом, как мне показалось, или, как минимум, чем-то внеземным и мистическим.
Пару дней спустя после нашего трипа я все еще чувствовал себя слегка вставленным или, по крайней мере, не таким. Я знал, что действие наркотика пройдет, и я так или иначе вернусь в свое исходное состояние сознания. Но ощущение того, что существуют другие пути восприятия вещей было мощным новым осознанием, которое остается в силе по сей день.
В фасаде реальности появилась трещина и я в нее заглянул. Мое юношеское посвящение состоялось.
Ничего не изменилось, просто изменилось все.
Глава 3.
Moonlight Drive
Лунная Дорожка
Дорогой Джим,
Эти последние строчки из «Американской Молитвы» напомнили мне о ваших вечных с Реем спорах насчет эволюции человечества. Рею хотелось, чтобы в результате всеобщего смешения пришла «золотая раса», а ты возражал против утраты индивидуальных особенностей. Задним числом, я думаю, что твои ранние стихи — это великая поэзия. В те времена я не очень-то глубоко вникал в твои слова. Но я знал, что в них есть притягательность и ритм.
Я сразу начал думать о том, как дополнить твои стихи звуком моих барабанов. Стихи сами по себе казались кислотным трипом. Я был загипнотизирован.
Когда мы только начинали, твой голос был слаб и ты был так болезненно замкнут. Я подумал: и это — новый Мик Джаггер? Но было в тебе и нечто пленительное: твоя любовь к словам. Твоя яростная вера в то, что ты — поэт. Я никогда прежде не слыхал, чтобы кто-нибудь пытался вложить поэзию в рок-н-ролл. По мне, «Лунная дорожка» была революционной. Психоделическая любовная песня.
И ты так невероятно выглядел. Ты напоминал мне Давида Микеланджело. У меня было ощущение твоей уникальности, но ты вел себя вовсе не так, как типичные петушистые лидеры-вокалисты, с которыми я привык работать на вечеринках, свадьбах и барах, где я начинал. Когда я впервые увидел, как ты валяешь дурака с микрофонным шнуром, на тех ранних репетициях, я подумал про себя: «Как этот парень собирается работать на сцене, если ему не дает покоя этот дурацкий шнур?» Я еще не понял, что ты ищешь свой собственный образ, глубоко сосредоточившись на этом, и в итоге, когда ты предстанешь перед публикой, шнур превратится в змею. Их будет зачаровать каждое твое движение… Что ж, такими мы были тогда.