Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors - страница 18

В свои двадцать один Моррисон был застенчив. Он сказал мне «хелло» и удалился в свой угол. Я заподозрил, что ему некомфортно среди музыкантов, поскольку сам он ни на чем играть не умеет. Когда Моррисон вышел из гаража за пивом, Рей с ухмылкой, как гордый старший брат, протянул мне скомканный листок бумаги.

— Взгляни, это Джим написал, — сообщил он.

— Звучит очень ритмично.

— Басовый ход я уже подобрал, попробуем сыграть? — сказал Рей.

— Давай попробуем.

Рей начал, и я стал подстукивать, как в двери, положив палочку на пластик плашмя. Джим Манчарек присоединился к нам, что-то весело выдувая на гармошке. Моррисон, после долгого выжидания, в конце концов попробовал спеть первый куплет. Он был очень неуверенный, прятал глаза, но у него был необычный тембр: низкий, чувственный и мрачноватый — словно он пытался звучать сюрреалистически. Я не мог отвести от него взгляд. Его личность и то, как он себя вел, притягивали. Рик вяловато играл на ритм-гитаре, зато в клавишных Рея был настоящий драйв. Потом мы сыграли еще пару вещей Джимми Рида, и энергия Моррисона набрала оборотов. Я согласился прийти еще на несколько репетиций. Мне понравилось с ними играть. Я знал, что нужен им, и решил что побуду в этой теме какое-то время.

Следующие несколько репетиций прошли в том же духе, но я все больше увлекался их собственными песнями. Мы работали над аранжировкой, и я ощущал духовную близость с этими людьми, особенно с Реем. Рей вспоминает: «Мы снова и снова вслушивались в то, как Джим пропевает-проговаривает слова, и звучание, которое должно было бы их сопровождать, медленно проявлялось. Все мы были близкими душами — кислотные головы в поисках какого-то иного способа ловить кайф. Мы знали, что если будем продолжать в том же духе, то сгорим от наркотиков, так что мы отправились искать его в музыке!»

И еще, Моррисон был загадочный. Это я понял наверняка.

Лос-Анджелес, 1965

Июньским утром во вторник я гнал машину по Оушен Парк. У Рея там был гараж, на крыше которого имелась комнатка-клетушка, и в ней в то время обитал Джим. Я поднялся по ступенькам и задержался на пороге, чтобы окинуть взглядом пальмовые кроны и викторианские крыши Венеции.

Мама с папой перестали оплачивать мою квартирку в Топанга, после того как я забросил учебу по большинству предметов, так что мне пришлось вернуться домой. Большую часть времени коричневые шторы в моей старой спальне были плотно задернуты. Пол спальни был устлан мягким ковриком из пористой резины в дюйм толщиной, стены увешаны узорчатыми тряпками а-ля Восток. На столике был алтарь, включавший изображение Кришны, портрет Махариши, а так же книжку «Автобиография Йога» Парамахансы Йогананды. Свечи горели постоянно. Я проникал в дом и выскальзывал наружу исключительно через черный ход, в любое время дня и ночи. Если донимал голод, я совершал рейд к холодильнику. Лишь в самом крайнем случае я появлялся за обеденным столом, где молча жевал под напряженными взглядами старших. У меня был свой тайный мир, и семейные ритуалы моих родителей казались тоской зеленой по сравнению с тем, что я видел в Топанга Каньоне.

Как бы мне снова сбежать из-под их крыла и подыскать себе такое местечко, как у Рея? В Вествуде делать нечего. Единственное развлечение — в полночь пробраться в Башню Мормонов и там помедитировать. Зато, живи я в Венеции, можно было бы тусоваться вместе с Джимом. Он прикольный. Столько всего знает — и все подвергает сомнению. Чёрт, Рей снимает двухкомнатный викторианский особнячок с видом на океан всего за семьдесят пять баксов!

Венеция, чувак… Это тебе не сёрферская попсня. Здесь дух битников, здесь артисты и музыканты. Здесь кайфово!

— Вот, послушай, как люди играют, — сказал Джим, пропуская меня в комнату. Его волосы были еще влажные после душа. Он небрежно прочесал их пальцами и встряхнул головой. Львиная грива легла точно на место.