Всё, чего я не помню - страница 8

11. Да. Я разговаривала с Самуэлем в последний день. Если хотите знать больше о том, что я помню, задавайте конкретные вопросы.

С наилучшими пожеланиями.

Время шло – три, четыре, пять, шесть часов. Мы старательно расставляли все по местам и в девять закончили. Под конец выгрузили торшеры, картинные рамы и маленькую коричневую табуретку из дерева. Я взял табуретку, поставил ее в прихожей и достал договор, где клиент должен был указать количество человек и отработанные часы. Бабка как раз собиралась подписать договор, когда ее взгляд упал на табуретку, и она издала такой звук, словно ей в живот всадили нож. Она приподняла табуретку, и тут я увидел, что на самом деле это детский стульчик для кормления, только уже без спинки. Марре побежал к фургону проверить, не осталась ли она там, но нашел только несколько досок, которые, возможно, и были спинкой, а бабка просто сидела и поглаживала стульчик, словно котенка. Богдан и Лусиано пытались сдержать смех и делали мне знаки, означавшие, что бабка выжила из ума. Мне нужна была только ее подпись, в конце концов я ее получил, мы запрыгнули в фургон и поехали обратно в контору. Тем вечером я думал об этой бабуле, как она сидит в квартире совсем одна с табуреткой, которая еще недавно была стульчиком. Не знаю, почему я запомнил именно ее.

В четвертом письме мама пишет, что ее сбило с толку мое стремление понять произошедшее, изучив последний день Самуэля. Вы серьезно хотите знать, что конкретно мы говорили друг другу? Ладно, вот таким я помню наш первый разговор. Я позвонила ему на мобильный, Самуэль ответил, была четверть одиннадцатого, они ехали в больницу.

– Как дела? – спросила я.

– Нормально.

– Ты ее забрал?

– М-м-м.

– А сейчас вы где?

– Почти приехали.

– И все в порядке?

– М-м-м.

– Она спит?

– Нет, сидит здесь.

Он отвечал нетерпеливо, словно я спросила, почистил ли он утром зубы. На заднем фоне слышалась фортепианная музыка, я ее узнала, но не могла вспомнить название.

– Как она себя чувствует?

– Нормально.

– А ты?

– Норма-а-а-а-а-ально.

Это он сказал очень раздраженно, как будто я растянула разговор на несколько часов.

– Ладно, до связи, – сказала я.

– Пока.

Вот и весь разговор. Все заняло, наверное, минуту. Максимум. После каждого односложного ответа он замолкал, как бы давая понять, что больше сказать нечего. Мы повесили трубки. Через пятнадцать минут я позвонила снова.

– Вы уже доехали?

– Ищем, где припарковаться.

– У тебя есть номер отделения или прислать тебе?

– Есть, спасибо.

– Вы заправились?

– Не было необходимости.

– Как она?

– Нормально.

– Нервничает?

– Пожалуй.

Несколько секунд мы молчали.

– Давай созвонимся попозже? – предложил Самуэль.

Наши разговоры были не длиннее этого. Я попросила его перезвонить после посещения врача, и мы попрощались. Тогда я слышала его голос в последний раз.

С уважением.

Однажды во вторник мы работали в университете и загружали в фургон коробки с книгами, бесплатные конфеты, проекторы и огромный желтый диван из пластика. После какого-то мероприятия. Клиент сказал, что это ненадолго и мы управимся за пару часов, но была уже середина дня, а мы все еще не уехали. Светило солнце, студенты валялись на газонах, вдалеке я увидел идущую к метро худую фигуру с болтающимся на спине рюкзаком. Это был Самуэль. Уверен. У меня отличная память на лица.

В пятом письме мама сообщает, что не согласна с упрощенным описанием Самуэля. Он был гораздо больше, чем человек, который «тратится на впечатления, но забивает на еду». Чтобы по-настоящему узнать его, вы должны понять, каким чудесным ребенком он был, насколько одиноким чувствовал себя в подростковом возрасте, какие грандиозные планы по изменению мира он строил, когда начал изучать политологию. Вы должны осознать, как тяжело ему было после окончания университета одиннадцать месяцев сидеть без работы, чтобы потом оказаться в Миграционной службе. Как далеко это было от его мечты. Сколько вам нужно подробностей, чтобы понять его? Важно ли, что у него была любимая игрушечная ящерица по имени Мушимуши, которую мы потеряли в отпуске на Крите? Что в детстве он боялся звука сирен? Что начинал плакать, когда слышал грустную музыку, и говорил, что «внутри все болит»? Что до окончания начальной школы собирал пластмассовые фигурки PEZ? Что обожал школу в средних классах, но ненавидел в старших? Что после развода перестал называть отца папой и стал обращаться к нему по имени? Кто решает, что важно, а что уже лишнее? Я знаю одно: чем больше деталей о нем я рассказываю, тем больше, кажется, упускаю. И поэтому начинаю сомневаться во всем проекте.