Все лестницы ведут вниз - страница 2

— Крещается раба Божия — Агния, во имя Отца и Сына и Святаго Духа… — и словно стены храма еще больше озарились в раскате чудесного смеха младенца; таким — не много сказать — чистым и поющим, будто бы даже что-то возвещающий нам, тяжелым, земным людям, которым таких прозрачных, витающих высоко над головами посланий никогда не понять. Я до сих пор с замиранием сердца слышу этот необыкновенный смех и никак, к большому сожалению, не могу его описать.

Но тогда не я один расслышал нечто чудесное, сорвавшееся с губ крошечной Агнии. Все замерли, а священник, казалось, затоил дыхание, прислушиваясь к голосу дитя, пока по маленькому телу его медленно стекают крошечные капли воды и падают обратно в купель.

И только когда маленькая Агния остановилась в своем ярком смехе, но продолжала улыбаться иконостасу своими розовыми деснами, священник передал ее около стоящему диакону с белоснежным полотенцем на руках, в которое девочка сразу же была окутана. Как очнувшись, священник продолжил начатое им нараспев.

— Ныне и присно, и во веки веков. Аминь, — и незамедлительно обернулся к царским вратам. Он с благоговением, словно только что свершилось большое чудо, по три раза крестят совершил три земных поклона, а потом обернулся к матери славной Агнии и громко сказал:

— Благодарите! С сегодняшнего же дня благодарите Господа, Дарья.

Я поделюсь с тобой секретом.

Только молчи. Никому не говори.

Мы забыты всем белым светом,

Как в банке голодные пауки.

Знаешь? — они жрут друг друга.

Я не вру! Так оно и есть!

Ты оглянись! Ты послушай!

Чем люди отличаются от них?

Из ранних записей Воскресенской Ани

1

Дождь пошел еще среди ночи. Начиная стучат грузными, тяжелыми каплями по крышам старых домом, он быстро перешел в оглушающий ливень. Аня любила дожди, как теплую весну и прохладную осень; не жаркий зной, ни холодная стужа никуда не торопят — хоть весь день проводи на улице, гуляй одна, сама по себе, и никто больше не нужен. Лучше дождя только морось — когда идешь, невидимые капли облипают лицо. В этом есть что-то особенное, как думала Аня, что-то отличное от другой погоды. Морось как на стыке времен — в ней таятся перемены. В дожде нет перемен, в нем другая загадка — он существует будто бы для того, чтобы очистить землю и всякий раз делает это снова и снова, не прекращая попыток, но ничего у него не выходит. Какова же его скорбь, когда всякий раз, при каждой новой попытки он замечает, что земля не стала чище! Но каждый раз он собирается вновь, набирает силы и пробует снова — в этом его загадка и его трагедия.

Какой бы ни был дождь — он всегда на благо. Чем сильнее он, тем добрее и искреннее. Осенью он лучше всех — он самый отчаянный. Все уже сдалось, примирилось и готово уснуть в тревоге — в ожидании сковывающего мороза. Печальная листва смиренно желтеет и опадает, в стыде своем краснея из-за бессилия — за прежнюю гордость. Могучее солнце вновь посрамлено перед отнюдь не всесильным, ограниченным и зависимым, но упорным, отчаянным и не сдающимся ненастьем. Солнце, как все на свете повидавший старик, все скорби и ужасы людей — смеется над ливнем за его наивность и радуется его юношескому порыву, мечтающим исправить ошибки стариков.

Но этим днем ливень не собирался омыть землю; он уже не столь наивен и не думает, что сможет смыть грязь с круглой земли. Он, словно разозлившись за свою прежнюю глупость, за тщетные свои попытки, стал хлестать землю, ненавидя и презирая ее, усматривая в ней отражение своего упорства. Решил он, что не милостью, так хлыстом можно поправить дела людей. А солнце, спрятавшись за тучами, все смеется, ведь и то было испробовано тысячи и тысячи раз.

Стоя под козырьком подъезда своего дома, Аня, прислушиваясь к неистовому грохоту, весь его гнев принимала на свой счет, будто в ненастье ее и только ее вина, и больше никого. Она виновата, что дождь не желает более вымывать грязь с земли, сделать ее чистой и благородной; она виновата, что он, разочарованный, взялся за хлыст, словно мелочный человек, который зная, что если ничего не изменит, так хотя-бы побьет.