Всё на земле - страница 14

Подошел поезд. Они зашли в вагон. Рокотов отыскал свое купе, положил портфель на полку, и они вновь выбрались на перрон. Игорь снова закурил, как-то судорожно затягиваясь, поглядывая по сторонам, и Рокотов отметил про себя, что Чугарин похудел и постарел.

И брюки давновато глажены — стрелка есть, но на коленях уже мешки. Рубашка поглажена неумело, и вообще надо бы написать милой сестренке, что так вести себя неприлично, все же не тридцать лет супругам, чтобы вот так безалаберно жить. Пора бы и к берегу прибиваться, а не бродить по тайге. Дочь уже взрослая.

И тут же усмехнулся про себя: как же, ее уговоришь, убедишь… Рокотовская кровь в ней, беспокойная.

И воля рокотовская. Упорство тоже. Иной раз и не прав тысячу раз, а признать это сил нет. Вспомнил картины из давнего, почти забытого детства. Лиду побили во дворе мальчишки, когда она шла в магазин за хлебом, и старшего брата Николая, заступника и кормильца, не было дома. И тогда сестренка, переплакав в углу, рядом с ним, трехлетним или четырехлетним бутузом, все же снова вышла во двор и сама набросилась на обидчиков. Обратила их в бегство и победно двинулась в магазин.

Они обнялись с Игорем, и, ступив на подножку двинувшегося вагона, Рокотов кричал Игорю:

Жду тебя, слышишь?

Чугарин, спотыкаясь, шагал по перрону, кивал головой. Приближался поворот.

Поезд приходил в Славгород в восемь утра. Рокотов встал пораньше: побрился, напился чаю. Знал, что будет встречать его Дорошин. Еще вчера дозвонился-таки до гостиницы, узнал поезд и номер вагона.

— Ну и чудненько! — кричал он. Слышимость была дрянная. — Чудненько, говорю… Встретим тебя на вокзале… Мне тоже из министерства по поводу нашего проекта неплохую весть передали… Есть маленькая задержка, но в принципе отнеслись к этому делу доброжелательно… Теперь возьмемся двойной тягой, а? Как полагаешь?

Рокотов любил в этом человеке размах, широту. Дорошин мыслил всегда масштабно, и это всегда удивляла его, тогда еще совсем молодого инженера. Павел Никифорович заметил его в КБ, потом приглядывался, несколько раз вызывал для разговоров, к делу явного отношения не имевших. Это было в те времена, когда закладывали Романовский карьер… Дело было новое, много в нем было неясностей, и одна из проблем — вода. Водоносные слои лежали выше, чем руда… Тут бы экспериментами заняться, опробовать, а Дорошин взял все на себя… Его соратники в то время жили как на вулкане — а ну риск приведет к катастрофе? А ну не возьмет система насосов откачку такого количества воды? Тогда карьер может стать озером — и прости-прощай несколько лет вскрышных работ и многомиллионные затраты. От одних мыслей на эту тему становилось страшно, а Дорошин по восемнадцать часов не уходил из карьера, и его облепленный грязью газик носился от одного до другого края многокилометровой чаши, и голос его, часто срывающийся на дискант, знали все: от инженера и экскаваторщика до девчат из столовой, которые привозили всем сюда комплексные обеды. А потом первые взрывы, и рыжее облако в голубом небе, и первый ковш руды в кузов самосвала, и тревожные сводки, и снова бессонные ночи, когда подошли к водоносным горизонтам и проблема встала совершенно вплотную, и тревожные глаза Дорошина: «Ну, ребята, переживем эту ночь без чепе, ей-богу, станцую вприсядку на центральной площади…» И насосы выдюжили, и утром, окруженный своими, Дорошин действительно грузновато прошелся вприсядку на дорожке в скверике. Потом они вместе возвращались из областного центра, где обсуждались итоги их работы, и Рокотов спросил Дорошина:

— Павел Никифорович, а может быть, действительно можно было не так? Ведь в радиусе тридцати километров в колодцах исчезла вода. Речка стала ручейком… Зелень в долинах чахнет… Может быть, все нужно как-то иначе?

Дорошин резко повернулся к нему:

— Слушай… Мы с тобой не в бирюльки играем… Стране нужен металл. В сороковом году вся Россия давала шестнадцать миллионов тонн стали, и с ними мы вышли против немца… А через пару десятков лет одна, Славгородщина даст двадцать миллионов тонн стали, и какой стали… А ты слюни распускаешь… И запомни: или ты со мной, или иди-ка ты к такой матери. Не держу!