Всего три дня - страница 6

— Но и не предусмотрено! — ворчливо парировал Савельев.

— Будет, Алфей Афанасьевич, — мягко успокаивал замполит, — не станешь же ты авторитет мой подрывать, отменять мои указания. Не так уж много я этих «очек» ввел.

— Ладно, будь по-твоему, — нехотя сдавался Савельев, чувствуя правоту Трошина. — Но учти: на поводу у отсталых идешь. Это тот, кто приходит на службу лишь бы номер отбыть, видит казарму убогой да серой. А кто любит армию, кто долг свой честно исполняет, тот найдет подходящее слово: скромная, скажет, здесь обстановка, мужская, ничего лишнего в ней. Так что не увлекайся чересчур, а то и на авторитет твой не посмотрю. Казарма — не теплица…

И хотя в казарме стало как-то веселее глазу — этого Савельев не мог отрицать, — в душе командир был неспокоен: поддался новым веяниям. Эстетика, ломка традиций! Очень уж любят молодые что-нибудь ломать. Нет бы присмотреться с думкой — а что сохранить надо? Была бы такая думка у майора Антоненко, на сердце спокойнее стало бы…

Савельев вздохнул: и хотел бы настроиться на другое, а все равно к старым мыслям возвращаешься. Он подошел к окну, чтобы посмотреть, не идет ли посыльный, и тут заметил письмо на полу. Крякнув, нагнулся, поднял. Глянул на конверт и удивился: было адресовано Степану Новоселову. Вот тебе и философ конопатый, драчун и сорванец этакий! Впопыхах и прочесть-то не успел, только кончик конверта надорвал. Наверное, почту принесли — и на тебе, тревога! Сирена — и все личное из головы вон, даже письмо близкого человека. Молодцом! Есть в тебе моя закваска, гвардии ефрейтор!

Пряча письмо в карман, Савельев довольно улыбнулся. Он уже забыл или не хотел вспоминать сейчас, что всего несколько дней назад говорил Трошину об ефрейторе другое. Новоселов перед увольнением в поселок наломал букет роз с клумбы, и Савельев, заставший его в этот момент, был вне себя от возмущения.

— Вот полюбуйся на свое воспитание, комиссар! — выговаривал он замполиту. — Нужна ему красота твоя, эстетика, как же! Ты ему диспут «Что ты ищешь в искусстве?», занавесочки да коврики, а он тебе сначала вульгарную драку затевает — девушку, ты ж понимаешь, не поделили с поселковыми сердцеедами, — а теперь вот клумбу потрошит.

— Семейный разговор у нас, Алфей Афанасьевич, получается, не находишь? — с улыбкой отбивался майор Трошин. — А я на это отвечу, что дети у нас с тобой общие: оба воспитываем, с обоих и спрос. Чего ж одного меня винить? И не надо все в кучу валить. Драку не Новоселов затеял, верно? А цветы ему для хорошего дела понадобились — на день рождения девушке нес. Ты, наверное, и не спросил, для чего?

— Да разве в этом дело! Что, не разрешили бы ему цветов срезать, если бы попросил? Так нет, как воришка мелкий, тайком… Хорошее дело надо чистыми руками делать. Короче, прикрыл я ему увольнение!

— А вот это ты напрасно! — неодобрительно покачал головой майор Трошин. — Погорячился, вот что я на это скажу. Строги мы иногда чересчур.

— Ага, теперь уже я виноват? Ловко повернул, комиссар, ничего не скажешь! Может, отменим вообще наказания по причине всеобщей сознательности? Только поощрять будем, а? Нет, мало я ему хвоста накрутил! Знал бы ты, кого хоть защищаешь! Этот Новоселов после нахлобучки засел в курилке и начал общественное мнение обрабатывать: мол, если человек много повидал, пережил, имеет заслуги, то он достоин уважения, так как мудр и справедлив. — Савельев остановился, заметив, что у Трошина вздрогнули и поползли вверх уголки губ. — Ну, чего смеешься-то? Про меня, конечно, толкует, философ конопатый! Ты дальше послушай, к каким он выводам пришел. Дескать, если посылка его верна, то имеет ли этот многомудрый человек, то есть я, право авторитетом своим его давить? Имеет ли право шумнуть на него? Иначе где же мудрость? Завернул, ты ж понимаешь! Вот тебе и «чересчур строги»!

Увидев, что глаза майора Трошина полны слез от едва сдерживаемого смеха, Савельев окончательно обиделся:

— Я же говорю, твое воспитание!

— Погоди, Алфей Афанасьевич. Не над тобой смеюсь, хотя, на мой взгляд, ты не прав. Красиво Новоселов философствовал. Не его, правда, мысль. Вычитал где-то пострел, сейчас не помню. Но не мы ли сами учили его рассуждать, думать, а не просто исполнять? Видно, не очень доходчиво ты объяснил его проступок. К тому же в увольнение парню хотелось. И не стоит обижаться, что он обсуждал твое решение. Это неизбежно: не вслух, так про себя человеку присуще взвешивать свою вину. Так ли она тяжела, как это сказал старший? Важнее для нас — согласился ли? Вот это уже от нас самих зависит, от объективности нашей и справедливости. — Трошин прищурился хитро, спросил: — Опустил ведь окончание? Только честно? Сдается мне, что солдаты щелкнули все-таки по носу Новоселова. Быть не может, чтоб не щелкнули, а?