«Всех убиенных помяни, Россия…» - страница 35

— У вас тут весело. — Вздохнул я. — Кто это ослу подражает?

Тот, кому я наступил на ноги, промычал:

— Ему и подражать нечего. Потому — осел всамделишный.

— А ты — домушник, по квартерам смертоубийством промышляешь! — крикнул «осел» и выругался сочно, с большим наслаждением. — В Лесном семерых придавил? На Миллионной — пять? А на островах чикал головки топором да и засыпался? Вот стерва… Разговаривает еще. Пропишут тебе еще ленинских пилюль, подожди еще малость!

Мне показалось интересным это новое лекарство.

— Что еще за «ленинские» пилюли?

Парень в щегольском пальто плюнул в затканный паутиной угол. Слюна, прорвав паутину, повисла на гвозде, где когда-то висела икона.

— Пилюльки-то? Оченно обыкновенные — свинцовые.

Сзади кто-то осторожно тронул меня за плечо; я повернул голову и увидел старика в больших дымчатых очках, с лицом ласковым и сконфуженным.

— Что вам?

— Скажите, вы знаете французский язык?

— Предположим.

— Как будет по-французски: дайте мне, пожалуйста, папиросу.

Я не мог не улыбнуться такой просьбе, а «дочь» моя — безносая девица — посоветовала по-родственному:

— Дай ему, папаша, в морду по-русски!

— Нет, отчего же… — И я начал было уже развязывать свой кулек с провизией и табаком, как вдруг на меня наскочили, воистину с быстротой молнии, несколько оборванцев, сшибли с ног, вырвали кулек и так же быстро растаяли в общей массе.

— Ловкие ребята! — только и сказал я, потирая сильно ушибленное колено.

Старик помог мне встать.

— Не сердитесь на них слишком, молодой человек. Понять их надо — ведь нас здесь почти не кормят. Ну, у кого здесь родные живут — туда-сюда еще, передачи носят, да и то половина добрая к чьим-то рукам прилипает. А у кого никого нет, что таким делать? Вот они и обрабатывают таким манером каждого новичка. Как звери… Вчера я видел такую, например, картину: сел на пол мальчишка и давай с грязного пола крошки слизывать. На языке у него больше песку и плевков, чем крошек, а — ничего, жует, свинья голодная… Фу-ты, Господи! Надоели мне эти экзамены — каждый день одно и то же.

У окна, заколоченного деревянной решеткой (с четвертого этажа все равно не прыгнешь!), стоял красноармеец в засаленной буденновке и кричал:

— Переведите, товарищ, — РСФСР.

На что сидевший на печке отвечал нараспев:

— Приблизительный перевод: ребята, смотри, — Федька сопли распустил…

Более точный: редкий случай феноменального сумасшествия расы…

— Правильно. А что такое советская власть?

— Советская власть — лучший повар.

— Пять. А кто ее маменька?

— Октябрьская проститутка.

Безносая девица захихикала.

— И выдумают, ей-богу! С такими мужчинами сидючи, со стыда треснешь.

— Однако знаете, очень откровенно… экзамен этот, — сказал я.

— Им рисковать нечем — люди стеночные. Красноармеец в каком-то бунте замешан, а тот, — старик показал на печку, — заметьте, бывший паж, устроил лимонный завод и довольно продолжительное время конкурировал с экспедицией заготовления государственных бумаг. Человек, конечно, с душой вывихнутой, но интересный, шутит все время… Эх, отпустили бы скорей, что ли!

— А вы в чем обвиняетесь?

Старик раздраженно махнул рукой:

— В том-то и дело, что ни в чем не обвиняюсь.

— Как это?

— А очень просто. В доме, где я живу, во втором этаже — моя квартира в подвале — обокрали какого-то нэпмана, на Невском ювелирный магазин. Обокрали, ну и шут с ним: не мое. Но так как вор, уходя из квартиры с бриллиантами в кармане, встретился со мной на лестнице — это было днем — и я имел несчастье запомнить его физиономию, то и торчу здесь вот уже второй месяц в качестве свидетеля. Каждый день показывают мне разных бродяг и спрашивают: он?.. Даю вам слово, что скоро не выдержу уже и на первого попавшегося скажу: он! Безобразие.

— Н-д-да… — согласился я.

— И таких «преступников» здесь много. Мальчишка тот самый, что крошки лизал, — видел, как какие-то молодцы угнали автомобиль со двора гостиницы «Спартак». Чем не свидетель, спрашивается? А вот… видите, на четвертой от окна наре сидит девочка? В зеленом плюшевом пальто? Недели две тому назад налетчики убили ломом ее мать.

— Тоже свидетельница?!