«Всем сердцем с вами» - страница 6
Клара посмотрела на него с изумлением… Если бы он знал, где ее мысли, то, конечно, не сказал бы эти дурацкие слова: «Знаешь, Клара, в наших краях есть поверье: если девушка шутки ради переодевается в одежду парня, то как пить дать она выйдет замуж именно за него. А не за кого-нибудь другого!»
Какая чушь! Клара начисто забыла и самого Гейнца и его слова, едва влезла через окно в свою комнату в сером доме на Мошелесштрассе.
«Я так и знала, знала, что еще раз увижу его…» — сказала себе Клара, и с этой минуты все, что происходило на сцене, воспринималось ею по-новому… Она все время чувствовала, что этот человек здесь, на галерке Штадттеатра, где обычно сидят студенты, и радовалась тому, что он вместе с ней слышит высокий звенящий голос Луизы: «О Фердинанд, ты зажег пожар в моем юном безмятежном сердце, и уже ничто, ничто его не потушит…»
Наверное, и он переживает судьбу влюбленных, ставших жертвой неслыханного коварства!
В антракте она поискала глазами незнакомца, но его не было. Спутница Клары, Мария, тоже оглядела все ряды галерки…
— Ты кого-нибудь ждешь, Мария? — спросила Клара.
— Да, он был здесь… Ты его не знаешь. Он русский, мой земляк. Его зовут Осип… Тсс… подымают занавес!
Клара ни о чем не спросила Марию. Почему? Она не могла бы ответить, хотя в Учительском институте у нее не было более близкой подруги, чем Мария.
Она многое слышала от нее о непонятной, загадочной стране, где лежат глубокие снега на необозримых равнинах. Там под гнетом жестокого царя гибнут лучшие люди — борцы за свободу. Родители Марии бежали от преследований и поселились в Лейпциге. Мария тосковала по родине, которую оставила ребенком. Она рассказывала подруге о своем детстве в большом городе на берегу великой русской реки. Может быть, там жил и Осип… Она так и не задала подруге ни одного из вопросов, готовых сорваться у нее с языка: кто он? Что делает в Лейпциге? Но про себя твердо решила: да, он один из тех, кто боролся за свободу… Его преследовали… Он бежал…
Воображение подсказывало Кларе то одну, то другую историю Осипа… В каждой из них он выглядел героем.
Осип Цеткин упоминался в полицейских документах как «…выходец из Одессы, подмастерье столяра», что полностью соответствовало действительности. А то, что мастер, у которого жил и работал Осип Цеткин, — известный функционер социал-демократической рабочей партии Мозерман, это до «Исключительного закона» не имело еще того рокового значения, какое приобрело позднее. И то, что Осип Цеткин, хотя и занимался столярным делом, но в гораздо большей мере пропагандой марксизма среди интеллектуальной молодежи, тоже до поры до времени оставалось без внимания со стороны властей.
Осип как-то пришел к своей землячке, студентке Марии, на квартире которой собиралось «Общество любителей гребли».
Клара Эйснер тоже посещала этот кружок молодежи, занимавшейся социальными вопросами. Она слушала множество рефератов, убедительно доказывающих обнищание низших слоев общества и процветание высших. Но что нужно делать, чтобы покончить с этим? Клара хотела ясности. Ясности не было.
Однажды Клара поймала взгляд синих глаз, пристальный и рассеянный одновременно. Она узнала лицо со впалыми щеками и высоким лбом, обрамленное курчавой бородкой.
Осип слушал реферат без всякого одобрения и даже иронично.
Мария познакомила их:
— Это Клара Эйснер, любознательная и восторженная студентка.
— Осип Цеткин, — назвал себя незнакомец.
— Мария преувеличивает, — сказала Клара, — я не очень склонна к восторгам!
Цеткин улыбнулся:
— Оставим восторги обществу гребцов-социологов! Мария спросила:
— Ты признаешь какие-нибудь авторитеты, Осип?
— Да, — ответил тот.
Его лицо оставалось серьезным. Мария, подзадоривая, продолжала:
— Вы все узкие как футляр от флейты. Учение Маркса…
— Учение Маркса широко как мир, — сказал тихо Цеткин, и Клара удивилась, что эти слова не показались ей высокопарными. Наверное, потому, что в них прозвучала непоколебимая убежденность.
Осип рассказал ей о себе. Он разделил участь многих русских революционеров своего поколения. В царских тюрьмах определилось его мировоззрение. Его дорога к марксизму была нелегкой.