Всем смертям назло - страница 26

Ну тот свидетель тоже вскипел, вбежал в камеру и кричит:

— Долго я тут у вас штаны просиживать буду?

Николай Эдуардович закрыл ладонью трубку и вежливо говорит:

— Товарищ, не волнуйтесь. Вы получите формальную справку, что были вызваны в судебный орган для дачи соответствующих показаний. И вам беспрекословно будет полностью оплачен трудовой день.

Тут свидетель еще больше вызверился. Чихал, говорит, я на вашу справку! У меня, говорит, производство станет. Без меня такие, как вы, там брак погонят.

И они поругались. То есть рабочий-то ругался по-настоящему, а Ольшанский тонким голосом выкрикивал разные слова: «нонсенс» — глупость, значит; «суверенитет суда», то есть неограниченная власть, и тому подобное.

Видно было, что свидетель посчитал эти слова за какие-то особенные ругательства. В конце концов он убежал.

— Вот, — говорю я, — мы остались без свидетеля. Надо было его сразу допрашивать.

— Не велик барин, — отвечает Ольшанский и берется опять за телефонную трубку.

— Сами вы старый барин на вате, — сказала тогда я. Он посмотрел на меня диким взглядом и прошипел:

— Я вам это так не оставлю.

И теперь я вспомнила все это и, вздохнув, приготоась к худшему.

Самсонов все еще держался за лысину и смотрел на меня так, словно искал и не находил во мне чего-то совершенно необходимого.

Наконец он сказал:

— Конечно, народный следователь, а тем более судья должен бы, помимо всех прочих качеств, иметь солидный вид ...

Он сделал маленькую паузу, и я ворвалась в нее — ужасно злая, потому что он наступил на самое мое больное место.

— Держите тогда царских чиновников! — закричала я. — У них солидный вид! У них борода на две стороны. У их диагоналевые брюки! Они по-латыни шпарят!

Я совершенно забылась. Моя несдержанность, от которой в моей короткой жизни я уже имела неисчислимые беды, толкала меня под бок: «Давай, давай, хватит тебе воду возить!»

— Теперь я вижу, — сказал холодно губернский прокурор, — что вы слишком молоды для самостоятельной аботы.

— Наша власть тоже молодая! — возразила я. — И законы молодые, и правосознание. И молодость не может служить препятствием к государственной службе. Как бы я ни была молода — я совершеннолетняя! И могу по закону занимать любую должность! «Все равно уж!» — промелькнуло у меня в голове, и я добавила вызывающе: — Я к вам не просилась. Меня комсомол бросил.

Самсонов хотел было взяться за лысину, но на полпути опустил руку и вдруг улыбнулся. Я никогда не видела на его лице улыбки. Это было непривычно и как-то трогательно: как будто в мрачный подвал забрел солнечный луч и сам не знает, что ему тут делать. Улыбка тотчас запуталась в сетке морщин, заглохла в щетине небритых щек, словно вода, ушедшая в песок. Но она была. И она выбила у меня из рук оружие. Я молчала.

Он сказал раздраженно:

— Мало того, что вы невыдержанны, вы еще и невнимательны. Я сказал: «конечно, должен бы иметь солидный вид...» «Бы...» Но если нет вида, тут уж ничего не сделаешь... Авторитет суда, конечно, держится не на внешнем виде его работников.

Я молчала. Я все еще не могла прийти в себя.

— Через год, — продолжал прокурор, — вы должны получить самостоятельный участок работы. За этот год вы обязаны набраться опыта.

«Как раз. Наберешься», — подумала я, но решила промолчать.

— Так вот, — сказал Самсонов, закончив тереть лысину, — я принял решение: вы пройдете практику у народного следователя 1-го района Шумилова.... Вы свободны.

Он встал. Я встала тоже.

— До свидания, товарищ Самсонов!

— До свидания, товарищ Смолокурова!

В коридоре я с размаху налетела на Лешу Сахно, секретаря коллегии защитников.

Леша имел удивительное свойство: первым узнавать все новости.

— Тебя — к Шумилову! С тебя причитается!

Я схватила Лешу за рукав:

— Объясни ты, в чем дело. Шумилов же старший следователь.

Леша свистнул:

— Со вчерашнего дня — уже нет. Сам просился в народные, районные. Говорит, что в старших он отрывается от настоящей следственной работы.

— А Ольшанский?

— Что Ольшанский? Он в институт уходит, преподавать.

— Но Шумилов ведь против практикантов, — вспомнила я.