Всемирный следопыт, 1927 № 02 - страница 18

Вытирая одной рукой пот со лба, Востров сказал мне:

— Больше нельзя, — мотор перегреется.

В ту минуту, когда мы совсем поравнялись со шхуной, необычайно высокая волна взметнула наш баркас, и на мгновение я удивительно ясно увидал все, что происходило на шхуне. Высокий мускулистый турок, плотно упершись широко расставленными ногами и держа в руках штурвал, кричал что-то. Слов не было слышно, ветер относил их. Два обнаженных до пояса турка управлялись с парусами.

Все это мелькнуло и исчезло. Мы провалились в водяную яму, столб брызг окутал баркас, а когда мы пришли в себя, то увидели шхуну далеко позади. С непостижимым мастерством турки спустили паруса и, позволив нам проскочить мимо, изменили направление.

Востров вскочил на ноги и закричал в море, дико ругаясь.

Когда мы повернули баркас, шхуна «Два Друга» значительно ушла от нас. Снова мы догоняли шхуну, и вторично Сейфи проделал ту же штуку.

Мы были обозлены и, признаюсь, измучены. Боковая волна валила баркас. Иващенко взял второй риф, но баркас почти ложился на воду, летя стрелой. Иногда мне казалось, что это нечеловеческая воля Вострова двигает баркас вперед.

Мы в третий раз настигали шхуну, когда турки спустили паруса и легли в дрейф. Шхуна закачалась на месте, ныряя на волнах. Мы чуть было не проскочили мимо, и это было бы несмываемым позором. Востров одним прыжком достиг мачты, сшиб узел, затягивавший фал, и парус рухнул на баркас так внезапно, что Громов, — второй красноармеец, — упал на дно баркаса.

Сквозь вой ветра я услышал бешеный голос Вострова:

— Мотор, мотор!

Я понял его и, придерживая одной рукой руль, переставил рычаг на холостой ход. Мы все-таки оказались впереди шхуны. Востров стоял посередине баркаса и кричал, как помешанный, ругаясь и беснуясь.

Турки спокойно и, мне казалось, насмешливо глядели на нас, когда мы всякими правдами и неправдами подходили к шхуне. Востров выждал момент, когда баркас взметнулся кверху, и, сжимая в руках наган, вскочил на шхуну. Слышно было, как он ругался и кричал. Через минуту нам бросили конец, и наш баркас закачался рядом со шхуной, рискуя каждую минуту разбиться. Я, а следом за мной и Иващенко, взобрались на палубу шхуны.

У штурвала я увидел того же турка. Он спокойно глядел на нас, и на его лице прочел я всю «мудрость Востока». В этом лице, казалось, отразилась яркая синева восточного неба, высокие минареты, желтизна выжженных степей, горечь крепкого черного кофе. В этих глазах были отвага и решительность, странно сочетавшиеся со спокойствием и даже ленью. Острые огоньки так же внезапно потухали, как и зажигались. Турок был одет в длинные брюки, внизу обмотанные завязками от кожаных мягких чувяков, синюю закрытую рубаху, заправленную в брюки и повязанную красным поясом. Бритую голову покрывала барашковая шапка, усиливавшая синеву бритою черепа.

Турок спокойно произнес приветствие:

— Селям алейкюм!

Востров поглядел на него недоумевая и, задохнувшись от злости, прохрипел что-то нечленораздельное. Иващенко стоял за Востровым, взяв ружье на перевес, с тем нелепым и неестественным видом, с каким новобранцы, крича «ура», колют на учении соломенное чучело.

Сейфи достал щеголеватый бумажник и показал документы. Я не знаю, какие документы требуются на море, но, по всей вероятности, Сейфи имел все, что нужно. Он вез груз дынь и арбузов из Керчи в Севастополь. Все было в порядке. Вострое целый час обыскивал шхуну. Не было, казалось уголка, в который бы он не заглянул.

— Ты чего удирал? — спросил он, свирепея от безрезультатности поисков.

— А зачем гнался?

— Ваньку не валяй! — в сердцах прикрикнул Востров, и замолчал.

Стемнело… Ветер выл в снастях и море бушевало, попрежнему грозное и тяжелое. Мокрый и, должно быть, несчастный, я вызвал в турке сострадание.

— Иди в кубрик, гостем будешь, — сказал Сейфи.

Я оглянулся на Вострова. Удовольствие очутиться на баркасе мне не улыбалось. Хотя шхуну сильно кидало, но после баркаса она мне казалась покойной и уютной. Сумерки обступили нас плотно. Берег исчез в неясной темноте.