Всемирный следопыт, 1927 № 05 - страница 20
Лес начинает редеть. В просветах ясно обозначились окрестности. Впереди лежат уже совсем голые горные пласты. Растительности на них никакой не видать, а только внизу пятнами зеленеют пастбища и отдельные деревья. Местность становится суровей, строже. Но горы так живописно и широко смотрят в небо, что ничего, кроме радостного ощущения величавой новизны, от их вида не испытываешь.
Сумерки утра исчезли даже в лесу. Землю жадно охватил жаркий, широкий, солнечный день. От быстрой ходьбы начинает мучить жажда. Керим несколько раз вытирает пот с лица и тоже, повидимому, хочет пить. Мы выходим к горному ручью, едва заметно бегущему среди трав. Было начало августа, и я, бродя все лето по Алазанской долине, томившейся от невыносимой жары, был приятно поражен буйным ростом трав вокруг ручья. Покойно и весело цвели повсюду цветы — синие, голубые, желтые. Летали бабочки — большие бантовидные махаоны самой различной окраски. Желтые крапивницы беззаботно облепили наши шапки, брошенные в траву, с наивной доверчивостью садились на наши спины и головы. Прыгала светло-коричневая крошечная птичка-крапивник. Темно-серый конек посвистывал рядом. По деревьям суетливо ползали и тонко чивикали сизые поползни и невидимая пищуха. И вдруг, покрывая эти звуки, с горы донесся свист — протяжный, жалобно-нежный, ясно не птичий.
— Ай, шорт! — прошептал Керим, схватил порывисто берданку и стал вглядываться вперед.
— Кто это? Соя? — спросил я, заинтересованный волнением лезгина.
— Нет!..
Керим сделал рукой рожки над головой, выпятил картинно губы и смешно выпучил глаза.
Я понял его выразительную мимику: впереди нас ходит стадо животных, — серн или туров — я не мог догадаться, не зная их свиста. Козлы, — я это знал, — стадами ходят очень редко и не свистят.
Мы стали тихо взбираться вверх, немного правее того места, откуда доносился свист. Впереди скоро обозначилась лощина, закрытая небольшим возвышением и деревьями. Мы долго стояли перед ней, слушая и приглядываясь. Наконец, совсем близко раздалось то же нежное, грустное посвистывание. Керим опустился на землю и ящерицей двинулся вперед. Я пополз за ним, и тут же зашумел, сломив ногой сухую ветку. Охотник тревожно и озабоченно махнул на меня рукой, давая знак остаться на месте.
Я лежал недвижно в траве, около большого дерева, и следил за Керимом. Он, эластично изгибаясь, бесшумно полз вперед. На увале, спадавшем в овраг, залег за камень. Подняв осторожно голову, вглядывался вперед. Затем опять приникал к земле. Я горел нетерпением последовать за ним. Мне казалось, что он или забыл обо мне, или не доверял мне. Я уже решился двинуться вперед. Но Керим оглядывался на меня, точно проверяя мое послушание, — и опять осторожно смотрел вперед. Послушный его взгляду, я замирал на месте и, чтобы заполнить томительные минуты, с веселым волненьем воображал себя дикарем, а Керима вождем индейцев из романов Фенимора Купера.
Камни, покрытые мхом, дерево надо мной, разбитое молнией, одинокий дятел, уходящая к небу гора, завораживающая глушь, — все это создавало особое ощущение свободы и щемящего наслаждения, не испытанного мною ни разу в жизни.
Наконец, Керим махнул мне рукой— и я пополз, подражая во всем его манере. Только рядом с ним я передохнул и выправил перед собою ружье. Керим успокоительно кивнул головой и снова приподнялся. Я сделал то же самое. И сразу же увидал — в ста метрах от нас, на другом склоне оврага — серн. Тонконогие, упруго-стройные — они мелькали меж кустов, порывисто перебегая с места на место и пощипывая редкую траву. На прогалинах серны не задерживались. И когда светло-желтый козленок приостановился на полянке, то впереди его раздался свист, полный жалобного упрека и настойчивого зова.
Керим целился. Я замер, подняв двухстволку к плечу. Керим оглянулся на меня и показал кивком головы на ближайшую поляну. На ней я ничего не видел. Я с недоумением посмотрел на Керима. Он показал на свою берданку, делая рукой легкий взмах от нее, потом показал на серн, — и повел от них рукой на поляну, как бы приглашая их сюда.
