Вспышка - страница 10

Он подходит ближе, наклоняется и тянется высохшей рукой прямо к моей шее. Я застываю на месте, как перепуганная мышь в когтях хищной птицы. А ведь всегда думала, что обязательно стану сопротивляться, попробуй меня коснуться чужой. Человек дотрагивается до моего кулона, внимательно его разглядывает и осторожно снимает шнурок с моей шеи, не сводя с меня удивлённых глаз. Он поворачивается к огню и рассматривает резной листик при свете пламени. И тут ко мне возвращаются силы, из глубины души поднимается храбрость и пересиливает страх. Пошатываясь, я на четвереньках подбираюсь к старику и требую:

– Это моё! Отдайте!

Человек смотрит на меня, приподняв брови. Его неподвижное лицо словно высечено из камня. Ни слова не говоря, он передаёт кулон другому. Вся моя храбрость куда-то улетучивается, и я молча смотрю, как моё украшение, единственное, что осталось на память о папе, переходит из рук в руки. Пустые передают его друг другу, рассматривают, бросают на меня непонятные взгляды.

Как много людей у костра – не меньше двух сотен. Есть и старые, и молодые, но детей совсем мало. Древней старухе помогают провести пальцами по деревянному украшению, шёпотом поясняют, что происходит. Малыш тянет кулон в рот.

Наконец деревянный листик на шнурке возвращается к бородатому. Он кивает и о чём-то советуется с женщиной рядом. Она обращается к нему по имени – Соломон. Мужчина шагает ко мне и глубоким, звучным, как у древнего божества, голосом, от которого дрожит земля и колеблется пламя, спрашивает:

– Флинт?

Откуда он меня знает? Соломон протягивает мне руку и помогает встать. Подняв кулон вверх, он медленно, церемонно надевает его мне на шею. Все глаза устремлены на меня. По толпе проносится глухой ропот – не понять, радостная ли это встреча или объявление войны. На меня наваливается усталость, голова кружится, жар костра обволакивает душным одеялом, и я обессиленно падаю на землю.

Мне снится, что уже ночь, и во сне я ныряю в чёрное озеро, посеребрённое лунным светом. В тёмной воде мои бледные руки тянутся в глубину. Нет ни камней, ни водорослей… Я касаюсь холодного и скользкого речного дна. Воздух в лёгких заканчивается, и я всплываю, мечтая сделать вдох. Однако вода не выпускает меня, я не могу добраться до поверхности.

Вижу себя откуда-то сверху – я в бутылочке чернил. Распластавшись по стеклянному боку сосуда изнутри, я открываю рот в безмолвном крике. Лёгкие заливает чернилами, и мои слёзы смешиваются с чёрной жидкостью… я тону.

Я вся в чернилах – снаружи и изнутри. Мы – одно целое… и я исчезаю во тьме.

Кто-то теребит меня за плечо. Ещё не открыв глаз, догадываюсь по запаху: я не дома. Пахнет лесной сыростью и дымом, и память услужливо откликается, напоминая, что произошло. Я торопливо проверяю, на месте ли кулон.

– Вставай, – произносит детский голосок. – Тебя ждут.

Повернув голову, я вижу высокую бледную девушку. Она стоит рядом и бесстрастно смотрит на меня. Её светлые волосы коротко подстрижены на висках, а на макушке растут свободно, спускаясь широкой полосой на шею. Девушка вся будто состоит из острых углов, в ней нет мягких округлостей, кожа у неё белая, пустая конечно же. Она стягивает с меня одеяло, и я в полусне сажусь, опускаю босые ноги на холодный деревянный пол. Оглядев себя, я удивлённо моргаю. На мне ночная рубашка. Ногам холодно.

Я встаю, и к горлу подкатывает тошнота. Прошлой ночью я потеряла сознание – это я помню. Голова гудит. Я хватаюсь за кровать, надеясь, что головокружение отступит.

– Кто меня ждёт? – глухо спрашиваю я, разглядывая девушку.

– Одевайся и приходи на кухню, – коротко отвечает она и уходит.

Чуть-чуть раздвинув шторы, чтобы впустить в комнату немного света, я оглядываюсь в поисках сумки. Её нигде нет. Одежда, которую я принесла с собой, лежит на стуле. Выходит, вчера ночью меня кто-то раздел. Не самая приятная мысль. Не хочу даже думать о том, как кто-то касался меня, видел моё тело, рассматривал татуировки. Завернувшись в простыню, я до конца открываю шторы. В запотевшее окно видны деревья. Людей нет – на меня никто не смотрит. Рама по краям покрыта чёрными дорожками плесени, стекло шатается. Голова больше не кружится, и меня вдруг окатывает жаркой волной страха. Что я здесь делаю? Ищу свои истоки, как советовал Обель, или шпионю, как учил мэр Лонгсайт? Прислонившись лбом к грязному стеклу, я встречаюсь взглядом с собакой на улице. Пёс безразлично отворачивается и ковыляет по дороге.