Вспышка. Книга 2 - страница 28
Тамара все ждала и ждала, но Дэни не возвращался.
В течение многих мучительных дней, недель, месяцев, а потом и лет Тамара упорно отказывалась поверить в смерть Дэни. Что-то внутри нее – возможно, какая-то смутная интуиция, какое-то внутреннее убеждение или непоколебимая вера женщины в то, что ее супруг каким-то чудесным образом обязательно остался жив, – просто отказывалось признать его гибель. Она прекрасно сознавала, что окружающие считают ее просто неспособной посмотреть правде в глаза или думают, что от переживаний у нее слегка помутился рассудок. Друзья и соседи давным-давно отказались от идеи образумить ее. Тамара и сама не могла объяснить, чем вызвана ее уверенность, но это чувство не оставляло ее.
Наступил Первый Канун Рош Хашанах.[4] Солнце уже село, и Тамара должна была зажечь праздничные свечи.
Она торжественно оглядела близнецов, желая убедиться, что на головах у них по-прежнему надеты ермолки, и, покрыв свою голову молитвенной шалью, отправилась на кухню за толстой свечой, которую она зажгла задолго до захода солнца. Затем осторожно поднесла пламя к свечам, которые в маленьких стеклянных сосудах выстроились на столе в ряд. Один за другим их фитильки с шипением и треском вспыхивали, сначала робким мерцающим светом и только потом разгораясь ровными светящимися ореолами. Потом она отнесла толстую свечу обратно на кухню. Свеча должна была гореть в течение всего Второго Кануна, когда после захода солнца Тамара вновь зажжет от нее праздничные свечи. По религиозному обычаю высекать огонь во время праздника запрещалось, поэтому необходимо было не дать погаснуть зажженному ранее огню. На протяжении всей этой процедуры Тамара невольно думала о том, насколько далеко она продвинулась в постижении своей веры и как много ей еще предстоит узнать. Но в отличие от предыдущих Рош Хашанах ей больше не надо будет пользоваться молитвенником. Теперь она знала наизусть все молитвы, и иврит настолько вошел в ее плоть и кровь, что временами она сама удивлялась, замечая, что думает на этом языке, казавшемся ей прежде таким экзотическим.
Наклонив голову, Тамара принялась читать благодарственную молитву:
– Барух ата адонай…
Она глянула на сидящих за столом детей.
– Барух ата адонай… – послушно проговорили они, повторяя вслед за ней каждую фразу.
– Йом хазикорон…
– Йом хазикорон…
На ее лице появилась горделивая улыбка.
– Очень хорошо, – сказала Тамара, переходя на английский. Она твердо верила в разумность того, что иврит следует чередовать с английским, с тем чтобы оба языка были для них родными.
Сейчас, при мерцающем свете свечей, наедине с близнецами, с бокалом сладкого красного вина в руке, она почти физически ощущала присутствие Дэни. Она снова наклонила голову и продолжила молитву, близнецы вторили ей.
– Барух ата адонай элохейну мелех хаолам. Неожиданный стук в дверь прервал молитву. Тамара почувствовала досаду. Она не хотела никого видеть. Неужели ей не удалось ясно дать понять это? Почему именно в такие минуты всех обуревали благие намерения?
Стук повторился, на этот раз громче.
– Мама, ты не будешь открывать? – спросил Аза. Торопливо дочитав до конца молитву, Тамара поправила рукой молитвенную шаль, чтобы не дать ей соскользнуть с головы, и, подойдя к двери, распахнула ее.
– Входите, майор, – проговорила она, внешне ни чем не выказав своего удивления, но сразу узнав британского офицера. Это был тот самый человек, который принес ей известие о смерти Дэни. Он по-прежнему страдал одышкой. – Майор Уинфилд, если память меня не подводит.
– Уинвуд, мадам, – поправил ее англичанин. Открыв пошире дверь, она отошла в сторону.
– Прошу вас, заходите.
Он снял фуражку и, неуклюже держа ее перед собой шагнул в комнату. Тамара тихо притворила за ним дверь. При виде зажженных свечей он обернулся к ней.
– Надеюсь, я не помешал?
– Это всего лишь небольшой праздник, который не следует отмечать в одиночестве, – ответила она, не замечая, что молитвенная шаль соскользнула ей на плечи. – Дети, это майор Уинвуд. Майор Уинвуд, это Ари и Аза.
– Здравствуйте, – хором произнесли близнецы. Тамара взглянула на майора.