Вспышка. Книга 2 - страница 43

Шмария не сделал ни одного выстрела.

Как только мужчины вернулись с ответного набега, Дэни прямиком отправился в лазарет.

– Ее состояние стабилизировалось, – сказал ему доктор Саперштейн.

– Можно ее увидеть?

– Хотя это и противоречит здравому смыслу, я дам вам пять минут. – Доктор предостерегающе поднял палец. – Ни минутой больше. Я не хочу, чтобы она утомлялась.

– Сейчас даже пять минут – это подарок судьбы, – сказал Дэни.

Он прошел в комнату, придвинул к кровати стул и опустился на него, с отвращением вдыхая тяжелый запах медикаментов; ему не понравилось и то, как неподвижно и прямо лежала Тамара – голова ее располагалась в самом центре подушки. У него замерло сердце, он было подумал, что она умерла. Поза ее слишком напоминала позу трупа, белые простыни были слишком гладкими и похожими на саван. Он впервые заметил несколько серебряных прядей в ее светлых шелковистых волосах. Ее белая как мел кожа натянулась и стала совсем прозрачной.

«Она кажется постаревшей», – подумал Дэни, и его охватила нежность при мысли о том, какой притягательной она будет для него и в шестьдесят пять, и в семьдесят лет. По-прежнему красивой, но очень хрупкой и только, может быть, излишне худой.

Как-то во время их медового месяца она принялась поддразнивать его:

– А ты будешь меня любить, когда я стану старой и уродливой? – Они оба тогда посмеялись.

Из глаз у него выкатилась слеза и медленно побежала по щеке. «Да, да, буду», – мысленно поклялся он.

Он просунул под простыню руку и нежно сжал ее кисть, испытывая боль оттого, какой вялой она показалась ему, но вместе с тем и огромное облегчение, потому что рука была теплой. Она была жива.

– Тамара, – его тихий, чуть громче шепота, голос напоминал сдавленный хрип.

Она лежала неподвижно и дышала так бесшумно, что ему приходилось прислушиваться, чтобы убедиться – ее легкие все еще работают.

«Очнись, дорогая моя, – мысленно заклинал ее Дэни. – Прошу тебя, ты должна выкарабкаться! Я не смогу без тебя жить. Не смогу…»

– Дорогая. Дорогая! – Он сжал ее пальцы, отчаянно надеясь почувствовать отклик.

Тамарины веки дрогнули, и она медленно, очень медленно открыла глаза.

– Дорогая, ты меня слышишь?

Она чувствовала такую слабость, так была сбита с толку. Попыталась поднять голову, но каждое движение требовало таких огромных усилий, а у нее совсем не было сил… нет, она не может шевельнуться. Тамара повела глазами – это тоже потребовало огромных усилий, – стараясь охватить взглядом как можно больше всего. Но все вокруг было погружено во мрак и окутано серым туманом. Она слышала… голоса. Нет, это был один голос – далекий, искаженный и бессвязный. Именно он проникал все глубже и глубже в ее сон, этот голос и чье-то прикосновение.

Она заставила себя сосредоточиться, пытаясь разогнать туман, но он стал только гуще и переместился в сторону, приняв неясные очертания какого-то лица наподобие тех, что представляют себе дети, когда смотрят на облака.

Губы ее слегка приоткрылись, но почти не шевельнулись.

– Дэ…ни? – еле слышным шепотом скорее выдохнула, чем проговорила она.

– Да, Тамара, дорогая моя. Это я. – Его голос звучал приглушенно, как сквозь подушку. Она скорее почувствовала, чем расслышала его. Почему он говорит так тихо?

– Дэ…ни, – с огромным усилием повторила Тамара, на этот раз чуть громче.

Говорить было так трудно! Губы отказывались переводить в слова мысли, которые возникали в ее сознании. Каждый вздох давался с таким трудом. «Где я? Почему я не могу шевельнуться? Откуда этот туман? Что со мной случилось?»

– Слава Богу, Тамара. – На этот раз Дэни говорил более отчетливо. – Ох, слава Богу.

Она почувствовала, как он поднял ее руку и поднес ее к… да, к своим губам. Она попыталась улыбнуться, но тщетно.

И все же это было какое-то подобие улыбки, и Дэни сразу это понял. Ему захотелось прыгать от радости.

– Не волнуйся, любимая. Все в порядке, – сказал он, слезы катились по его щекам. – Доктор Саперштейн говорит, что ты скоро поправишься. Самое страшное уже позади. Благодарю тебя, Господи!

Она устала. Так устала! Усталость навалилась на нее. Такая страшная усталость. Какие тяжелые веки…