Встреча во времени - страница 27

Его полные губы дрожали. Ему было страшно. Он предвидел приговор суда.

Я наблюдал за присяжными. Только одного из них я знал. Это был знаменитый конструктор электронных машин, однажды приезжавший в Москву. Он несколько раз зевнул и отчужденно посмотрел на подсудимого. Конструктор долго жил в нужде, прежде чем «выбился в люди». Каждое его изобретение оценивалось владельцами фирм только по выгоде, которую оно могло принести. Проникновение в природу, изучение непознанного сами по себе ничего не стоили. Когда изобретатель не мог доказать прибыльности своих изобретений, их не покупали. И постепенно он сам привык оценивать свои открытия прежде, чем о них говорить. Он решил испытать свою новую электронную машину на этом процессе. Во что же он мог оценить настроение подсудимого?

Рядом с ним другой присяжный время от времени что-то записывал в блокнот. Наверно, какой-нибудь мелкий биржевой или банковский клерк. Он тоже знает, что такие вещи, как любовь к отцу или настроение, в деловом мире неуместны. Как видно, он впервые приглашен присяжным и гордится этим. Слушает напряженно, длинный острый нос словно собирается клюнуть подсудимого, между тонкими губами иногда появляется кончик розового языка — от излишнего усердия.

Конечно, суд признал Брайтона Мэйна виновным. Все говорило о том, что он убийца. Факты были против него. А он ссылался только на настроение и любовь к отцу. Как мало это значило для присяжных! Разве могли они поверить, что настроение бывает сильнее расчета, а любовь к отцу оказывается весомей выгоды?

Прошение Брайтона Мэйна о помиловании на имя президента было отклонено.

И тогда Мэйн с помощью влиятельного адвоката добился последнего суда. Его дело решит машина ЭС — электронный судья.

...В конце огромного полукруглого зала мигают индикаторные лампы. Ложа для журналистов переполнена. Я чувствую острые локти соседей. Хорошо еще, что мне, как иностранцу, предоставили одно из лучших мест.

Присяжные и судья приглашены в качестве гостей. Клерк вертится и поглядывает по сторонам, особенно часто в сторону телевизионной камеры. Знакомые и родственники видят его на экране.

В большую электронную машину введены показания свидетелей, обвиняемого, данные о человеке вообще и о подсудимом в частности. В этом мире наживы, где люди превращены в колесики машины, они обращаются к машине, как к идеалу справедливости.

Что она может решить? Правда, в нее заложены данные о человеке — о его потребностях, о различных наклонностях и пороках. Но Брайтон Мэйн взывает к сложным чувствам — просит учесть его настроение в то время.

Может ли электронная машина больше знать об этом, чем сами люди?

Мигают индикаторные лампы. Машина вычисляет, перебирая все варианты. Сравнивает с тем, что заложено в ее памяти. Я смотрю на людей в зале. Сине-белый свет придает их лицам мертвенный металлический блеск. Кому нужен этот фарс?

Какие-то люди суетятся у машины. Это ее штат — инженеры и техники. Среди них конструктор, тот самый, что недавно был присяжным. Он больше не зевает, внимательно следит за лентой, выползающей из машины.

— ЭС просит дополнительных сведений! — торжественно объявляет комментатор. — Ему необходимы фотографии отца обвиняемого и фотография убитого для сравнения.

Проходит еще несколько минут, и тот же комментатор произносит нечто удивительное:

— Электронному судье понадобилась грамматика испанского языка.

Некоторые гости улыбаются. Другие переговариваются. Ко мне наклоняется один из журналистов:

— ЭС сошел с ума!

Я молчу. Если люди отдали одного из себе подобных на суд электронной машины, они не должны ничему удивляться.

Внезапно вспыхивает сигнальная лампа. ЭС решил. У человека, который принимает ленту, дрожат руки.

Комментатор говорит:

— ЭС сравнил фотографии. В лицах есть сходство, если второе фото рассматривать в полутемноте, а как раз такое освещение было в спальне. Учитывая данные о подсудимом, ЭС оценил его любовь к отцу и власть настроения довольно большим числом.

Журналист, сидящий рядом со мной, иронически цедит сквозь зубы:

— Этот электронный судья начинен психологией древнего времени, когда всякие «движения души» еще имели место даже в делах.