Встречи с амурским тигром - страница 5

стр.

А в эти мгновения со стороны ключа донесся треск сминаемого кустарника и душераздирающее «ай-ай-ай»! И тут я услышал глухой шум сильных тяжелых прыжков!.. Конечно же, тигр выследил-таки собаку, выждал удобный миг и бросился на нее… Я поднял карабин… Из чернолесья выскочил полкан и сломя голову понесся по лыжне ко мне. Через несколько секунд за ним вымахал тигр и частыми прыжками стал настигать жертву. Оба неслись ко мне, и оба через несколько секунд могли оказаться рядом.

Впервые я видел так отчетливо тигра в его яростном движении. Хвост был поставлен стрелою вверх, с каждым прыжком он как бы очерчивал им невидимый конус. В прыжке зверь пластался в воздухе, затем опускался на передние лапы, изгибаясь дугой, заносил к ним задние, отталкивался всеми четырьмя и снова взвивался, прогибаясь спиною. Мелькали полосатые бока, спина, белое брюхо. И в каждом его движении была неукротимая целеустремленность. А когда он оказался ближе, я увидел бесконечно хищные глаза и злобно прижатые уши. С каждым прыжком он приближался к собаке, и оба они — ко мне. А я стоял и смотрел. Все понимал, но не знал, что делать.

Когда собака оказалась от меня метрах в пяти, а тигр в пятнадцати, я мигом представил, как через мгновение пес ударит мне в ноги, а еще через одно — три тела смешаются в единый клубок, в котором я пострадаю ни за что ни про что. И только тут я понял, что надо было стрелять раньше, как только амба вылетел из кустов.

Швырнув к плечу приклад, я вцепился мушкой в тигра, наши взгляды встретились, и в его определенно осмысленных, внезапно округлившихся глазах, как бы в недоумении и некотором испуге, мне почудилось запоздалое раскаяние хищника. Я бросил мушку вверх, и резкий грохот захлестнул уши, горы, небо.

Пес в последнем прыжке метил мне в ноги, но я успел отскочить и передернул затвор. И в эту секунду желтый ураган проревел совсем рядом и круто завернул в сторону. Мушка уперлась тигру под хвост, мне так захотелось запустить туда пулю, чтоб вышла она из агрессора через пасть, но выстрелил поверху. И еще, еще стрелял я, торжествующе освобождаясь от страха и долгого напряжения…

После четвертого выстрела тигр вскочил на высокий каменистый обрыв, зацепился лапами за его край и закачался, удерживая равновесие. Я снова приладил мушку под хвост, но приспустил ее и выстрелил в карниз обрыва, на котором зверь балансировал.

Вероятно, брызги камня хлестнули по тигриному брюху, потому что зверь рявкнул, свалился вниз и растерянно запрыгал вдоль обрыва. Хвост его теперь не стоял гордым флагом, а волочился по снегу. Да и вообще вид повелителя всего живого в уссурийской тайге потерял горделивость. Загоняя новую обойму в карабин, я удовлетворенно подумал: «Знать, и тебе, царь зверей, не чуждо чувство страха».

…Полкан лежал на спине. Смотрел он на меня неожиданно спокойно, даже равнодушно. Я легонько коснулся его носком ичига, он свалился набок, повернув ко мне глаза. Опустил на его морду горсть снега — он лишь моргнул… Собака получила глубокий нервный срыв, после которого ей было суждено стать пожизненной психической калекой.

Когда я присел и стал закуривать, мои трясущиеся пальцы «заговорили» о пока еще не оставившем меня страхе. В глазах все до сих пор мельтешил тигр, я думал о его невероятной силе и акробатической ловкости, о высоком интеллектуальном уровне и храбрости. И о том еще думал, что и такому могучему совершенству ведом страх…

И мне вдруг не стало стыдно за свои трясущиеся пальцы.

Тигриное презрение

Было время, работал я жарким августом все в тех же знаменитых уссурийских лесах. Древняя охотничья избушка, знакомая мне по прежним с нею свиданиям, чернела под пологом густой уремы неподалеку от речки. И оказалось на этот раз, что обосновалась здесь тигриная семья, густо истоптавшая речные отмели и берега. Она «оседлала» ближние звериные тропы и солонцы, и даже «присвоила» ту самую охотничью избушку. Судя по лежкам, мать укладывалась отдыхать на полу, а два ее уже крупных тигренка — на устланных сухой травой и хвоей нарах. И нисколько не задумывались они, очевидно, о том, что в открытую дверь в любую минуту мог заглянуть человек. Или просто не боялись такого случая? Может, загодя знали его исход?