Встретимся в Эмпиреях - страница 13

Виктория вновь прервала свой рассказ, и в ее холодных до этого момента глазах блеснул огонек лукавства.

— Похоже, я начинаю наговаривать лишнего? — улыбнулась она.

— Не-ет! Что ты, Вик! — бурно запротестовали мы, но Виктория, видно, уже заранее решила проигнорировать наше чуточку переигранное возмущение и перейти к последнему аккорду своего повествования.

— Проще говоря, моя мечта — найти человека, которому я буду нужна не из-за своей внешней оболочки, а потому что я такая, особенная для него. Со всеми своими мыслями, причудами и мечтами. Другими, маленькими мечтами. Все.

— У тебя уже есть по крайней мере четыре таких человека: твоя мама и мы, — сказал я и тут же подумал, что хуже бы точно не стало, если бы и промолчал.

— Мама и вы — самое хорошее, что есть у меня сейчас в жизни. Но это все-таки другое, Гоголь. Ты же понимаешь.

— Понимаю, Вик, — поспешил согласиться я.

Не буду в подробностях пересказывать, как мы по очереди поклялись помогать друг другу в осуществлении мечты каждого, как по предложению Демона (с его известной тягой к выразительности всего, к чему он становился причастен) провозгласили с этого момента себя Воинами, пошедшими по пути своей новой жизненной цели; отметили неувязку с якобы обязательным смертельным финалом, которому кроме как в сценарии все того же Демона нигде больше места не находилось, и решили, что все само вскоре встанет на свои места. Время, без сомнения, даст ответы на все наши вопросы. А если и не на все, то на многие из них уж точно.

Даже и не вспомню, как получилось, но возвращались в тот вечер из парка мы с Демоном вдвоем. Наверное, Слива проявил редкую для себя расторопность и повел провожать Викторию домой «огородами». Ну, не суть важно.

Идем. Демон завел разговор первым.

— Неужели все это без балды — все, о чем мы сегодня договорились? А, Гоголь?

У Демона такой вид, будто он спит на ходу, и в связи с этим вопрос его выглядел достаточно условным.

— Демон… — я с притворным укором пихнул его локтем в бок.

— Да, все это без балды, — подтвердил он сам себе. — Знаешь только, что меня смущает?

— Что?

— Мы с тобой, как люди наиболее прагматичные в нашей компании, высказали конкретные мечты. Моя — совершить налет, побунтарствовать; твоя — книгу написать. Верно? А Слива с Викторией так и захлебнулись в омуте своих сентиментальных порывов. Я хочу сказать: чем мы-то сможем им помочь? Да и они сами хотя бы приблизительно представляют, с чего им начать и что делать? Друзья наши говорили больше всех, а не сказали ровным счетом ничего — вот что получилось. Словоблудство одно. И сопли. Тебе так не кажется?

— Не хочешь же ты предложить им поменять свои мечты на более рациональные? Мы — разные. В этом все дело.

Демон рассмеялся.

— Не буду трогать Викторию. Но Слива! Он ничуть не другой. Я был таким же. Все, что ему надо — это старый добрый «трах-трах», и он — новый человек. А пока Слива — просто ходячий комплекс, в котором бушует не имеющая выплеска сексуальная энергия. Но когда он пытается объяснить то, что с ним происходит — это подвергается такой грубой фильтрации с его стороны и приобретает такую извращенную форму (извращенную, в моем понимании — излишне романтизированную), что меня просто тошнит.

Демон высказывался по поводу Сливы без злобы, даже с улыбкой, но все же предельно жестко. Я пока помалкивал.

— Он оказался просто неспособен называть вещи своими именами: чего там, ребята, хочу, мол, запасть на девчонку и чтоб она на меня запала, — продолжал Демон. — А у него все: не «девчонка», а «любимый человек»; «посвятить всего себя». Тьфу! С кексом нашим необходимо хорошенько поработать, Гоголь. Это точно. И у меня уже начинают вырисовываться кое-какие ходы.

— Хватит, Демон! — не сдержался я. — Ты берешь на себя слишком много. Ты же понимаешь, что Слива просто искусно маскировался, тщательно взвешивая каждое свое слово, и у его вожделения есть очень конкретные очертания. Против такого паровоза не попрешь.

— Ты про Викторию-то?.. — Демон задумался и, как мне показалось, даже немного помрачнел.

— Да, про нее. И вообще, надо поиметь к Сливе хоть немного должного уважения. Он, прежде всего, был честен с нами и с самим собой. Рассказал о том, чего действительно хочет. А то, что он все так запутал, зашифровал — несомненно, имело свои причины. Представь: он сказал бы все в лоб — да это вызвало бы эффект разорвавшейся бомбы! Разве Виктория, услышав, что является объектом чужой мечты, смогла бы беспристрастно рассказать о своей? Да все, к чему мы сегодня пришли, моментально рухнуло бы!