Всюду третий лишний - страница 42

Однако в больших дозах Венди бывала утомительной. Она была весьма предрасположена к самонаблюдению и копанию в себе – к тому, что по-научному называется интроспекцией, – придумала собственную теорию распределении горошин, служившую ей метафорой уверенности, возвышающей ее над повседневностью жизни. Примерно месяца через два после первого телефонного общения она прекратила говорить докторским тоном и, каждый раз приходя к нам, спрашивала: «Ну, сколько горошин ты собрал сегодня?» – и продолжала: «Мой шеф велел мне с сегодняшнего дня начать занятия оздоровительной гимнастикой с Арнольдом Пиком, так что мне надо быть в больнице не позже двух. А ты знаешь, Кит, тебе идет этот джемпер. Вот тебе за это горошина. И теперь у меня осталась всего одна. Скажи мне что-нибудь приятное. Я хочу получить горошину назад, ну пожалуйста».

Она никогда не летала на самолете из-за того, что они загрязняли атмосферу выбросами вредных веществ; она не заглядывала в газеты, потому что была твердо уверена в том, что они продажны; она всегда занималась психоанализом, пытаясь отыскать в нас хорошее, которого в действительности не было. «Скажи, весь этот развал и бардак в вашем доме, это что, способ выразить протест против капиталистического хаоса, царящего в мире? Если так, то это характеризует вас с хорошей стороны».

– Венди, мы просто слишком ленивы, чтобы ликвидировать весь этот свинарник.

В ответ следует разочарованное «Оооо!» и приглушенный, будоражащий сердце смех Венди, которая от души и весело потешается над своей наивностью.

Вероятно, самым большим недостатком Венди было то, что она обладала способностью одурманивать каждого мужчину, который попадался ей на жизненном пути, делая из него жертву. Ее всегда тянуло к чувствительным, поверженным жизнью мужчинам, и, общаясь с ней, вы вдруг, незаметно для себя, обнаруживали, что посвящаете ее в свои самые серьезные проблемы, иногда даже, если вы не совсем внимательно вникли в то, что она говорила, вы могли уверовать в то, что ваши проблемы сложны и трудно разрешимы только с виду. Возможно, нечто подобное произошло и с Дэнни. После нескольких месяцев его знакомства с Венди мы нередко слышали от него такое:

– Парни, сделайте же эту музыку потише. Мне надо сосредоточиться – вы что, держите меня за умственно отсталого?

– Денни!

Пауза.

– Черт ее возьми, опять она со своими глупостями.

На первых порах Дэнни и Венди виделись не часто из-за того, что у нее были другие дела, и это, как мне кажется, вполне устраивало Дэнни, а так же и всех нас. Она часто проводила вечера в своем клубе «Керок»; на манер «Леди с фонарем»[29] оказывала помощь страждущим, посещая на долгу инвалидов, которыми занималась в течение рабочего дня и которым ее посещения приносили больше вреда, чем пользы, потому что подопечные Венди часто и безнадежно влюблялись в нее. «Ой, подумайте, что сделал этот несчастный. Любовное письмо на трех страницах, и каждое слово напечатано с помощью специальной клавиатуры, клавиши которой он должен был нажимать вязальной спицей, зажатой во рту. Это дает мне столько горошин, что я иногда чувствую необходимость часть из них отдать обратно. Дэнни, ты ведь не будешь возражать, если я дам ему немного пощупать себя? Ведь во все остальное время я твоя. Ну так что, договорились: я позволю ему как бы невзначай потереться о меня?»

Венди, если говорить образно, занималась тем, что делала Дэнни вливания некого препарата, придававшего его жизни большую серьезность, а Дэнни в благодарность за это оказывал ей услуги совершенно противоположного свойства. Она объясняла ему программы и цели политиков левых убеждений и религий, целью которых является совершенствование человека и улучшение его бытия; он учил ее тому, как издеваться над собой. Никто из нас никогда и не предполагал, что между ними может быть что-либо более серьезное; мы единогласно решили, что лучшего друга, чем Венди, просто не сыскать, но в качестве подружки для совместной жизни ее можно представить себе лишь в кошмарном сне.

Я думаю, что Дэнни по-настоящему влюбился в нее, когда мы проводили отпуск в Европе. Этот период стал решающим для нашей троицы, поскольку именно тогда и Доминик впервые реально появилась на сцене. Этому трехнедельному отпуску, во время которого мы разъезжали по Европе на «рено-эспейс», предоставленном нам папашей Карлоса, суждено было стать не только кульминационным моментом периода нашей жизни, прошедшего на Тринг-роуд, но также и началом его конца.