Вторая и последующие жизни - страница 10
- Полетишь с нами Бобо? В страну Советских людей?
Туземец осторожно гладит скафандр. Еще бы! Блестит! И железный к тому же. То есть стальной. Он-то сталь только в виде рыболовного крючка в своей жизни видел.
- Большое колдовство Белого человека!
В голосе - одна только почтительность. "Темнота, деревенская", думаю я без высокомерия, а даже с лаской. "Ну, ничего... Растрясем тут у вас мрак невежества... Дай только срок. Будет тут Тихоокеанская Советская социалистическая республика!.."
- Это не колдовство, Бобо... Это наука...
- Наука - это колдовство Белого человека?
- Наука - это наука... Её можно понять, изучить...
- Не понимаю...
Взгляд восторженный, но туповатый. Я для него, похоже, огромный, говорящий рыболовный крючок. Но ведь другого собеседника-то вовсе нет - никто тут никаких полезных языков не знает!
- Я вот марксизм тоже до конца не понимаю, только ведь точно знаю, что он не колдовство, а наука...
Хочется сказать еще многое, слова вертятся на языке, но неожиданно немею и выскакиваю из пробника. Никаких пальм, никакого моря и никакого песка.
Но и рыбы тоже нет.
На мой вопросительный взгляд лаборантка отвечает извиняющимся тоном.
- Извините. Ошиблась... Не тот вставила. Сейчас. Один момент...
...Кабинет я сразу узнал. Не мудрено - в скольких фильмах я его уже видел. Длинный стол, жесткие стулья в чехлах, белые шторы на окнах. Я там, кажется, Сталина при входе поминал, говорил, что нет его. Так вот ошибочка вышла. Есть он.
Сразу ловлю последнюю фразу.
- Основной закон жизни прост - чтоб полноценно жить ты должен быть либо сильным, либо незаметным.
Вместе с Отцом Народов за столом сидит все тогдашнее Политбюро и какие-то неразличимые генералы- петлицы, ордена... Вон Буденный и Калинин... Этих знаю. И Ворошилов! Невольно расправляю плечи. Мать честная как это я тут? Это совещание, а я-то тут причем?
- Может быть, нас когда-нибудь упрекнут в этом, - задумчиво говорит Сталин, - но есть ли у нас иной выход? В политике нет морали - только выгода. А если интеллигентным и моральным людям дать власть в стране, то они её обязательно развалят.
- Страшно быть ягненком в волчьей стае, - бормочет Калинин.
- Страшно, - согласился, услышавший его Генеральный, - но иногда удивительно выгодно...
Слышу хорошо, но вижу плоховато. Только сейчас я соображаю, что смотрю на мир через очки. Поправляю их, и сразу становится четче видно, но при этом получаю по рукам. Повернув голову, обнаруживаю по бокам двух конвоиров с трехлинейками. Опаньки... Это я арестован? За что ж меня так?
Я даже несколько теряюсь, только вот растерянным мне быть не полагается. Это они зря со мной так. Взмах руки, плавное приседание, переходящее в резкий удар и левый конвоир улетает к стене. Правого я, увернувшись, бью пяткой в плечо и тот пропадает за кадром... Те, за столом, привстают, но я готов к этому и грозно ору.
- Сидеть, алкоголики!
Причем тут алкоголики? Но они молчат, оседают, словно пена над пивной кружкой. На всякий случай я поднимаю изящный дубовый стул и, не напрягаясь, ломаю его двумя пальцами. Точнее даже не ломаю, а перекусываю, словно у меня вместо пальцев образовались кузнечные клещи. Чувствую, что могу, при желании прожечь взглядом стену, но останавливаюсь. Не все сразу. Им и этого довольно.
Предки молчат, и я понимаю, что это правильно. Кто они такие? Ничего не понимающие старые дураки, а я- я знаю все! Я из будущего. Я- попаданец! И я попал туда, куда и хотел. Май 41-го года! У них тут война на носу, а они сопли жуют. Не знают ничего и приличного оружия, как я понимаю, у страны тоже нет. Политики, блин!
Во мне вскипает злоба, но я себя контролирую.
Уже не опасаясь инцидентов, подбираю одну из винтовок и чуть подсогнув дуло, ставлю её в дверях так, чтоб створки не смогли открыться. Возвращаюсь к столу, отодвигаю стул и, закинув ногу за ногу, сажусь рассматривая их. Мимолетно проскакивает сожаление, что сижу в кроссовках, а не в хороших офицерских сапогах, таких начищенных и блестящих. Ну да ладно. Сапоги я себе раздобуду. Это все-таки задача не первостепенного плана. Пришло время объясниться. Чеканными фразами и голосом, который мне кажется медным, изрекаю: