Второй эшелон. След войны - страница 12

И торопился Быстров, надо было до запретного часа добраться до улицы Горького. За нарушение режима комендант гарнизона карал изобретательно — по двору комендантского управления гонял строевым шагом. Испытавшие это предупреждали: «Только не опаздывай! Получишь вдоволь».

Иван Тимофеевич обещал наведаться и действительно пришел через пару дней, но успел только проводить Быстрова — снова в госпиталь, уже в шестой за неполный год. «На днях навещу», — сказал на прощание и с тем исчез.

Писал из-под Воронежа, где служил начальником разведотдела армии, из-под Киева писал и из Чехословакии.

Далекие они, дороги войны.

Врач приемного отделения, молодая и красивая женщина, была занята делом — старательно чистила и полировала лаком длинные ногти. Из новых больных один Быстров был, и стоило ли из-за одного человека прерывать любимое увлечение?

— Больной, берите термометр, — сказала, не подняв глаз.

— Подайте сами, я ходить не могу.

— Как же вы к нам попали, если ходить не можете?

— В скорую позвоните, там объяснят.

— Клава, а Клава! Где же вы опять пропали? Термометр больному!

Спустя несколько минут последовала общая команда Клаве, миловидной медицинской сестре, и Быстрову:

— Клава, термометр! А вы, больной, разденьтесь, заполните лицевую сторону больничного листа, запишите свои вещи, и в ванну. Быстро!

Передавая Клаве термометр, Быстров заметил — сорок и восемь, еще не опасный предел. Многие месяцы в госпиталях научили уважительно относиться к врачам, медицинским сестрам, санитаркам, подлинным героям тяжелейшего труда, но тут впервые нервы не выдержали. Раздражали маникюрные увлечения этой красивой куклы, и Быстров, неожиданно для самого себя, вспылил:

— Я ничего не напишу, от ванны отказываюсь.

— Как так?

— Вот так, позовите кого-нибудь поумней.

Тут дамочку будто ветром сдуло, но вскоре она вернулась в сопровождении мужчины в халате, и из-под его воротничка грозно глядели две шпалы — военврач второго ранга.

— Как вы посмели оскорбить дежурного врача? — спросил с усталым спокойствием. — В чем дело?

— Взгляните на мои ноги и на термометр и решите, гожусь ли я в писари и для меня ли горячая ванна.

Глянув на термометр и на опухшие, багровые, с синеватым отливом ноги, он тут же приказал жестко:

— На носилки, и быстро наверх!

Быстрова поместили в полутемный изолятор, с одной железной кроватью, каталкой и табуреткой — вроде камеры-одиночки, в которой, как выяснилось впоследствии, выдерживались оперированные под эфиром, пока не успокаивались самые острые послеоперационные боли. Сюда же, поближе к врачам и подальше от греха, укладывали вновь поступивших с высокой температурой.

— Если что нужно — позвоните. — Быстрову показали на привычный уже звонок — чайный стакан с ложкой. В отличие от обычных звонков этот всегда действовал безотказно.

— Вам утку, судно?

— Нет, хирурга прошу.

— Его нет и до понедельника не будет.

Был субботний вечер. Значит, до понедельника еще две ночи и один день, много это, не выдержать столько, и Быстров еще раз вскипел:

— Мне хирург сейчас нужен! Понимаете — сейчас!

— Хорошо, я скажу, хотя это напрасно.

Он метался в забытье, порой теряя сознание, и лишь однажды очнулся от болезненного ощущения в руке, прервавшем причудливые, то дорогие и милые, то тяжкие бредовые сновидения.

— Не пугайтесь. Я дежурный врач, терапевт…

— Я хирурга просил, хирурга!

— Знаю, он оповещен. Сестра за вами наблюдала, мы ввели обезболивающее. Хирург едва ли придет. Старый человек, слабый уже, перегруженный и с причудами…

— Встречались…

— Я не к тому говорю. Сейчас не хирург вам нужен, а покой и сон во избежание шока. Введем морфий?

— Нет. Морфий только на четвертые-пятые сутки принимаю, когда силы на исходе. Пока выдержу.

— Если нужно будет, позвоните. Сестра за вами посматривает.

В бреду Быстрову мерещился товарный вагон с ранеными. Темно и душно, запах прелой соломы.

— Сестра, дай попить.

— Милые мои, не могу. У меня список, которым никак пить нельзя, а в такой темноте я ничего не вижу — ни людей, ни списка…

— Всем давай, какая разница!

— Не дам воды, никому не дам, пока света не будет. И вы меня не мучайте, плакать мне, что ли?