Второй медовый месяц - страница 14
Она подперла голову ладонями. И вправду проблема: оказалось, это непросто — понять, куда девать себя. Почти тридцать лет она знала, для чего существует и чего от нее ждут. Да, театром она заболела еще в школе — до сих пор она не могла без содрогания вспомнить, какие скандалы разыгрывались в доме ее родителей, пока она не настояла на своем праве поступить не в университет, а в театральную школу — заболела настолько страстно, что даже неудачная попытка пробиться в Национальный молодежный театр не охладила ее пыл и не помешала добиться, чтобы ее приняли в Королевскую академию театрального искусства. Но если уж говорить начистоту, артистическая карьера не сложилась: периодические подработки в провинциальных труппах, дублирование ведущей на детском телеканале, съемки в рекламе, краткие выходы в странных пьесах, идущих на сценах крохотных театриков, — и все. Даже похвастаться нечем.
«Перебиваюсь случайными заработками, — повторяла она годами, держа на руках ребенка, таская пакеты с покупками, сгребая в охапку грязное постельное белье. — Берусь за все, что дают. Лишь бы не в ущерб детям».
Убежденная в незыблемости материнства, она даже, помнится, читала себе нотации. Придет время, внушала она, когда тебе придется понять, кто же ты сама по себе, без своих детей. Они просто избавятся от тебя, сбросят, точно змея кожу, и твоя привычка служить им опорой превратится в потребность — твою потребность. Материнство, напыщенно разглагольствовала она, перестанет быть знаменем, гордо выставленным напоказ, — эту заслугу придется признавать тихо, наедине с собой. Эстафета материнства перейдет к Розе, а ты, Эди, просто смиришься с ее превосходством. Вот и наступил этот момент. И как часто бывает с прогнозами, реальность превзошла фантазию. Обстоятельства и амбиции отдалили Розу от рождения ребенка на долгие годы, а Эди оказалась не готова довольствоваться вместо позитивной поддержки негативной потребностью, несмотря на всю уверенность в обратном. Материнство исправно служило утешением, очень удобно маскировало изъяны, оказывалось, если уж говорить начистоту, настолько благопристойным поводом не рисковать, избегать неудач, разочарований и неуверенности, что Эди даже на минуту не могла представить себе, как будет обходиться без него.
Она подняла голову и положила руки перед собой на стол, ладонями вниз. Сверху на метровой толще бумаг лежал томик Ибсена: Рассел принес его из шкафа, стоящего возле лестницы на первом этаже, едва узнав о пробах для «Привидений», — томик еще времен учебы в Королевской академии, испещренный энергичными пометками и подчеркиваниями. Ибсен был одержим прошлым, он писал «мы труп везем с собою в трюме». Эди решила, что меньше всего в эту минуту ей нужен Ибсен. Она взяла «Ислингтон газетт», валяющуюся рядом, и прикрыла ею томик. С глаз долой — вон из смятенного ума.
Зажав телефон между поднятым плечом и ухом, Мэтью Бойд записывал информацию.
— Открытая планировка… внутренние стены из стеклоблоков… вид на галерею Тейт-Модерн и подвесной мост Миллениум… четыреста ты… ого! — сказал Мэтью. — Четыреста тысяч?!
— Да, так сказала Рут, — подтвердил агент.
Мэтью поморщился. Что это за агент, если он зовет Рут по имени, не успев познакомиться? Он начал: «Вряд ли я…», но агент добавил:
— Согласен, цену задрали. Но она сказала, надо еще посмотреть, что там за место.
— Она…
— С середины девяностых стоимость лофтов в Бэнксайде выросла почти втрое.
Мэтью сердито подчеркнул свои записи. Насколько он помнил, а помнил он прекрасно, у них с Рут и речи не было о Бэнксайде. Они обсуждали портовый район, Хокстон, Клеркенуэлл, но только не Бэнксайд, расположенный ближе к центру и потому непозволительно дорогой. Бюджет — предполагаемый, но, очевидно, общий — составлял триста тысяч. Максимум. Мэтью пририсовал к прямой линии зубцы.
— Я организовал для Рут осмотр, — продолжал агент.
— Вы…
— Мы договорились на субботнее утро, так что я позвонил просто предупредить.
— Просто…
— Значит, в субботу, в половине одиннадцатого утра. Кстати, общая площадь — под триста квадратов. Вы передадите Рут, или мне созвониться с ней?