Второй шанс - страница 20

Мы, эльфы, если не погибнем в бою или на охоте, можем дожить до ста пятидесяти — двухсот лет, везучие обязательно доживают, а ко мне боги сурово отнеслись. Всего двадцать два, я не прожил даже четверти положенного, а уже приходится о смерти думать. И не в бою, не на охоте, а позорной казнью.

Говорят, в такие минуты перед глазами проходит вся жизнь. Не знаю, как у других, а я вспомнил маму, Налию. Она у меня белошвейка. Родичи говорят, что сама Богиня Савира ей иглу подарила. Мамина работа всегда пользовалась большим спросом. Сколько себя помню, почти все свободное время она что — то шила. Мне нравилось смотреть как, она работает, как тонкие пальцы ловко держат острую иголку. Кажется, мама просто водила ею по ткани, а готовые вещи сами собой выходили из рук. Часто она напевала за работой, в голос-то у нее ой, какой красивый! Бывало, сяду на минутку — а уже темнеет, — заслушался. Мне казалось, что мама знает все песни на свете. Она могла петь очень долго и ни разу не повториться.  Самое первое мое воспоминание — она сидит у окна, чтоб светлее, в домашнем платье любимом, изумрудно-зеленом. Густые каштановые волосы заплетены в толстые косы, одна спадает на грудь — другая перекинута на спину. Я рядом, на полу, играю солдатиками, которые вырезал отец. Мама шьет и поглядывает в мою сторону, ласково улыбаясь. Я прошу ее спеть песенку и она охотно запевает. Убаюканный любимым голосом,  я незаметно засыпаю. Я бы все сейчас отдал, чтобы хоть краем уха услышать мамин голос…

Потом мысли переключились на парней из конюшни. Я почти не помню, как они меня встретили, когда принц отправил меня ухаживать за лошадьми. Помню, что старался не попадаться другим работникам на глаза, попросту прятался в денниках, чистил, кормил коней, убирал, лишь бы никто не видел меня и не трогал. Постепенно я стал замечать окружающих, перестал прятаться, если кто-то подходил. В конюшне от меня требовали полной отдачи. В начале я старался, боясь наказания, после — потому, что это просто нужно было делать. Может быть, поэтому парни не били меня, иногда помогали, если Ниэлон не нагружал их другими поручениями. А как они кинулись защищать меня…

Утро застало за невеселыми думами. Пришли безмолвные охранники, не особо церемонясь, заковали руки и ноги в тяжелые цепи, непонятно зачем — я и так еле двигался. Единственное, что я мог сделать стремительно, это рухнуть на сырой и грязный тюремный пол, что я и проделал. Охранников это не особо озадачило, они просто схватили меня под руки и поволокли во двор, там, с той же заботой, бросили в повозку, и я отправился в своё последнее путешествие.

Стоял легкий морозец, сыпал снег, было тихо-тихо. От холода ли, от бессонной ночи или от мыслей о предстоящей казни все мое тело тряслось так, что даже цепи позвякивали.

Сперва я ничего не слышал, просто смотрел, как падает последний снег в моей жизни, потом услышал со всех сторон: «Подлец! Степная собака!» — мы приблизились к площади. Сердце бешено заколотилось. Солнце милостивое! Неужели все?! Как умирать- то не хочется! Впрочем, лучше смерть, чем дрянная жизнь раба, оставалось надеяться, что всё закончится быстро.

Стражники поволокли меня на эшафот, потому что идти я не мог, а потом перекинули цепи за крюк на столбе, потому что стоять самостоятельно не мог тоже. Я просто повис на цепях. Вышел эльф в черном одеянии хранителя и начал зачитывать длинный перечень моих преступлений. Если бы не слабость и шум в голове, я бы послушал, наверное, интересно узнать о себе столько нового. Вон какой свиток огромный не пожалели, что бы все перечислить.

Когда внушительный перечень моих преступлений уже подходил к концу, у чтеца возникла заминка, а толпа как-то по-другому зашумела. Я с большим усилием поднял голову, но сперва не видел ничего, кроме пестрой толпы горожан. А потом увидел.

Леолан, в сопровождении десятка солдат, прокладывал себе дорогу через людскую толпу. Вид у него был настолько грозным, что люди сами расступались. Принц с солдатами поднялся на эшафот, меня отвязали от столба и сняли цепи. А дальше я ничего не помню — последние силы покинули. Сквозь полуобморочное состояние я чувствовал: меня куда-то несут. Потом кладут. Потом меня снова начали пытать. Кажется, я кричал, потому что кто-то сказал над ухом: