Высокий счет - страница 8
Прорабы по очереди перечисляют, чего у них недостает, что они могли бы сделать, если бы… Заместитель управляющего трестом придирчиво допрашивает каждого, и когда кто-либо из молодых инженеров отвечает бойко, но в блокноте своем ни строчки не пишет, огорчается:
— Ты что же ничего не записываешь?
— У меня отличная память.
— У тебя память отличная, верю. Сейчас ты все помнишь! А я почему, думаешь, пишу? Думаешь, ты молодой, а я склеротик, вот и вся разница? Нет, милый, ты уйдешь и забудешь, а у меня все записано, следующий раз соберемся, уж я с тебя спрошу!
Мирно настроенный субподрядчик Иосиф Лазаревич говорит почти мечтательно:
— Десятого можно бы сделать промывку котла. Если бы мы числа восьмого получили воду…
— Получить — не проблема. Но куда ее потом сбросить? Алексей Николаевич, как ты думаешь?
— Если дирекция даст добро, можно по временной схеме, — отвечает Кочет.
У него вдруг разболелась голова, заныл зуб. Последнее время у него часто болит голова. Сейчас ему хочется послать всех присутствующих к чертовой матери, запереть за ними двери и уехать домой. Или нет, даже прилечь сначала здесь, хотя бы сидя положить голову на локоть и подремать, может, притупится боль. Ну и му́ка.
Но краем уха он продолжает слышать разговоры и машинально выхватывает из них все, что касается его непосредственно, неминуемо. И на чей-то вопрос быстро отвечает:
— Эту емкость мы сдадим через две недели.
— Мы же записывали в графике: ее нужно сдать завтра! — возмущается заместитель управляющего трестом. — Да понимаешь ли ты…
Алексей Николаевич понимает. Он так давно и так остро ощущает беды, ожидающие завод и город, если их оставить без тепла, словно сам уже замерзает. Интересно, может человек ощущать, как замерзает и лопается водопроводная труба или радиаторы отопления?..
— Хорошо, сдадим емкость через три дня, — обрывает он гневную тираду заместителя управляющего.
Сколько у него случалось таких разговоров! Как элементарно проста бесконечно повторяющаяся схема: «Когда сделаешь?» — «Через две недели». — «Ты с ума сошел! Нужно быстрей!» — «Неделя». — «Еще быстрей! Три дня сроку». И он капитулирует, мучает себя и весь коллектив, чтобы на четвертый день услышать: «Ну, Кочет, пеняй на себя! Сорвал! За такое с работы снимают!»
Никто его с работы не снимает, через две недели емкость или туннель, или котел, что-то очень важное, удается пустить. Но тем временем наваливается столько новых емкостей, туннелей или котлов, нужных позарез, немедленно, что вся история повторяется снова и снова.
Совещание длится, Алексей Николаевич мрачнеет все больше, все сильнее ноет злополучный зуб, треснувший почти тридцать лет назад, когда Алеша Кочет откусил кусок чугунка.
Тогда он учился в школе-интернате, а на праздники ездил к своей бабушке. Вернее, ходил, потому что автобус вез его по шоссе только двенадцать километров, а тридцать по проселочной дороге приходилось идти пешком. Шел быстро: голод — погоняльщик хороший, а тогда, в войну, Алеша редко наедался досыта.
Хлеба у бабушки в деревне не было, но всегда Алешу дожидалась большая миска горячей, рассыпчатой, растрескавшейся картошки в мундире. И молоко, великолепное молоко, такого больше нигде не бывало. А когда Алеша отправлялся обратно в интернат, бабушка еще и с собой давала ему круг замороженного молока, которое, впрочем, до школы не добиралось: мальчишка сгрызал его доро́гой.
Вот так однажды грыз и нарвался на отбитый край чугунка. Если верить семейной легенде — раскусил, ему что, и чугун мог схрупать, но зуб все-таки треснул. Надо бы к доктору сходить, да всю жизнь времени не хватает.
…На все это — на зуб, нервы, голову, бесконечные разбирательства — Алексей Николаевич пожалуется мне несколькими днями позже, в воскресенье. А пока я тихонько прощаюсь: с непривычки на таком совещании высидеть нелегко.
В субботу они опять работали, как во многие предыдущие субботы и воскресенья, но домой Алексей Николаевич приехал раньше обычного.
Держась за щеку, сразу после ужина ушел в свою комнатку, улегся с газетой в руках и моментально уснул.
В два часа ночи его разбудил телефон: