Высокое поле - страница 22

— Какое дело?

— Вызывает меня наш директор и говорит: «Завтра на работу не выходи, а приоденься — и прямиком в главк». — «Чего я, — говорю, — там не видал?» — «Тебе поручают государственное дело!» Ладно… Приезжаю. Представляюсь. А там уже всю мою подноготную знают. «В таком-то посольстве работал?» — «Работал». — «Кухню такую-то знаешь?» — «Не велика мудрость», — говорю. «Так вот, — говорят, — завтра сделаете банкет на высшем уровне, чтобы не стыдно было перед товарищами из Москвы, перед нашим городским начальством, а особенно перед иностранцами». — «Были бы, — говорю, — продукты да помощники, а стыдно не будет».

— Ты в посольствах работал? — спросил Пашка.

— Не перебивай. Погоди… Написал я меню прямо там, в главке, узнал, сколько народа будет, дал список продуктов и попросил себе помощников потолковее. Главный тут же взял трубку — и звонки по всем ресторанам: из каждого по лучшему специалисту. Наутро приезжаю я туда, где надо готовить банкет, а там меня ждет человек, ответственный за это мероприятие. Ладно. Смотрю, а из помощников приехало только двое и оба уже не ровно ходят. Приступаю сразу к делу. Проходит час — нет помощников. Ответственный к телефону, а еще через час катит сам начальник главка на своей машине и везет мне помощников. Он узнал, что шеф-повара заупрямились, не дали своих лучших работников, разгорячился и сам махнул по ресторанам. Приезжает в один, шефа берет за шиворот — и в машину, в другой — туда же. Так всех собрал и ко мне, голубчиков. «Вот, — улыбается, — весь цвет кулинарии привез тебе. Евсеич». А я как глянул — и обомлел. «Да они же, — говорю, — никто и работать-то не умеют! Все пальцы сейчас порежут». — «Только пусть посмеют хоть косо на тебя посмотреть! Я их всех переведу на год в кухонные мужики!» И уехал. А ответственный подходит ко мне — губы дрожат: «Что делать будем?» — «А чего, — говорю, — у тебя губы-то дрожат? Наверно, дело свое худо знаешь. Я вот дело знаю — спокоен. Давай им куртки и приступим!»

— Ну и как — здорово ты им сделал банкет?

— Да думаю, посмотреть было на что и поесть было что. А что руки-то мне жали — чуть мозоли не набил. Вечером домой привезли на машине, а утром сюда, в ресторан, прибыл чем свет из главка сам. Вытурил из кабинета нашего директора, меня к себе, закрылись — и по душам… Между нами, Пашка! Так что мне только к нему пойти — и все. Да не придется! Ты сдашь на разряд и сам пойдешь в гору. Зарплата будет больше, потом еще больше. Станешь хорошим мастером, а это великое дело! А ты чего сегодня такой смурый?

— Да так… А чего ты нож сегодня берешь с собой? — перевел Пашка разговор.

— Сегодня на ночь поеду халтурить в Пушкин. Завтра в парках большое гулянье — много товару надо. Не хочешь со мной? Я тебя ради такого случая могу по пятому разряду представить, на одну ночь можно, а норму мы с тобой дадим. Там вдвойне платят и деньги в тот же день на руки выдают.

Пашка молчал.

— А что ты завтра собираешься делать? Баклуши бить или…

Он не досказал, что «или», но обоим было ясно.

У Пашки вспыхнули уши.

Евсеич больше ничего не спрашивал. Он наморщил лоб и принялся сосредоточенно обметать щеткой столы, убирать формочки. Он делал Пашкину работу, и тому казалось, что тот уже больше не нужен Евсеичу. Молча они вышли на Лиговку и сели на двадцать пятый. Молча стояли в тамбуре, пока за окошком вагона не поплыл гнутый бок Фрунзенского универмага. И только перед Пашкиной остановкой Евсеич сказал:

— Я еду с Витебского в десять с минутами. Буду ждать тебя в последнем вагоне. С билетом. А вообще — смотри сам. Выбирай.

Пашка как-то неопределенно кивнул и спустился на подножку. Перед остановкой он спрыгнул на ходу, погасив скорость резким толчком назад. Три шага пробежал по инерции — и он напротив своей улицы. Зашел в садик, посмотрел на скамейку у мусорного ящика. «Завтра утром здесь встреча», — подумал Пашка и оглянулся на остановку, словно боялся, что Евсеич услышит его мысли. Противное чувство раздвоенности усилилось в нем и, не находя никакого выхода, он поддался огромному желанью — как-нибудь, хоть на время, сблизить все противоречия своей незадавшейся жизни, клином сошедшиеся на этой скамейке.