Высокое поле - страница 28
— Гога, а ты в каком классе?
— Пойду в десятый. В вечернюю. Я же работаю.
— Да знаю… Я тоже!
— Тогда жми в вечерку. Да и вообще, что ты носишься с этими подонками? Я вот посмотрю да начну скоро им хребты ломать.
Пашка промолчал. Он вспомнил, что директор в ресторане, выписывая ему трудовую книжку, спросил насчет вечерней школы. Пашка решил, что об этом стоит подумать, только ближе к сентябрю.
— Гога, ты по какому разряду крутишь?
— В гимнастике? По второму. Ну, пойдем к дому, теперь уж она не придет…
Мимо стен старого монастыря, по древним выщербленным плитам на кленовой аллее они вышли на проспект и до самого дома молчали.
Солнце клонилось к Варшавскому вокзалу и било вдоль улицы. Оно озарило весь фасад дома и парадную, где на лавочке густо темнела публика. Оттуда доносилась песня. В середине лавочки, зажатой со всех сторон, сидел герой дня — Петька-Месяц. Они пели без гитары и в такт песне стучали камнями по спинке скамьи.
Пашка с Гогой подошли вплотную, и песня смолкла.
— Я бы тоже пошел к вам в секцию. Что там требуют? — спросил Пашка, с большим трудом не обращая внимания на ребят.
А те прислушались.
— Ну что требуют? Неплохо сразу иметь навыки. Обязательно нужна силенка, здоровье и еще — смелость.
— А где ему взять? — прошепелявил Месяц мелким бесом.
Пашка рванулся к нему, но Гога точно и сильно схватил его за локоть:
— Брось подонков!
— Нет! Я сейчас… Пусти, я сейчас!.. Да пусти! — рванулся Пашка. — Я сейчас им докажу! И тебе, Гога!
— Пашка, не стоит!
— А ты, Гога, не бойся! Я сейчас докажу, а потом спущусь сюда и кое-кого придушу! Стойте и смотрите! Смотрите все!
Пашка кинулся в парадную и одним духом влетел на шестой этаж. Проходя по коридору, он немного успокоил дыханье, но в комнату все равно он вошел, как натянутая струна.
— Тетка! Тебя на кухне зовут!
И как тигр вышел на балкон.
Улица, вся освещенная солнцем, по-воскресному роила народом. В воздухе выходного дня, чистом от городской гари, далеко были видны крыши домов, заводские трубы, старинные колокольни; тонкой прямой молнией остановился в воздухе и застыл Адмиралтейский шпиль; Исаакий плавился в пронизанной солнцем сини. Но Пашка видел только уличный перекресток, задранные к нему мелкие лица до смешного приземистых людей, да жуткую рябь булыжника на дороге…
— Стойку! Стойку! — шептал он и коленом оборвал мешавшую ему бельевую веревку. — Я им должен доказать! Должен!
Там, внизу, останавливались люди и тоже смотрели наверх, на него. Где-то мелькнуло желтое платье, а может, только показалось… Легкий ветерок лизал по фасаду дома и тянул теплом нагретой стены, а оттуда, снизу, дышало холодной безжизненной глубиной.
Пашка положил ладони на решетку балкона. Железо было теплым, шероховатым. Он отнял ладони, посмотрел — сажа.
«Сажа! — с какой-то неосознанной надеждой чуть не воскликнул он, словно именно это должно было помешать. — Как было бы здорово, если бы там, внизу, вдруг признали, что на грязной решетке стойку делать нельзя… Ну, что же они? Хотя бы один такой голос…»
Эта слабая и наивная, как искра, мысль погасла, не успев окрепнуть, потому что там, на земле, уже подымался нестройный, нетерпеливый шум, совсем не похожий на тот дружеский и трезвый голос, которого ему сейчас недоставало.
«Эх, Евсеича нет!» — подумал Пашка и сразу понял: сейчас это самый дорогой ему человек. Теперь стало совершенно ясно, что он остался один на один с этим бесчувственным и враждебным ему горохом мерцающих лиц.
Он снова взялся за решетку, вплотную подошел к ней, прерывисто вздохнул и вынес грудь за узкую черту опоры.
«Стой! Только не закрывать глаз!!» — током ударило напоминанье, и он чуть вздрогнул оттого, что мог забыть это и потерять равновесие.
Внизу засмеялись.
Пашка совместил центр тяжести и точку опоры. Теперь достаточно было или легкого толчка ногами, или…
«Зачем ты это делаешь, Павлуша!..» — будто сказала ему мать, как когда-то давно, в первый год войны, когда он поехал в санках по лестнице.
Пашка почувствовал, как стремительно слабеют его руки, и он уже был готов отпустить их, но там, внизу, раздался все тот же издевательски-насмешливый свист.