Высокое поле - страница 43

— Бежим!

«Наверно, не знает, что у меня стряслось», — догадался Леха.

В воздухе некоторое время стоял запах какого-то одеколона, того, быть может, здоровенную бутылку которого притащил Надьке на день рожденья Сергей Завалов. У Лехи тогда не было денег… Он вспомнил это, и опять сделалось тоскливо на душе. Снова полезли в голову все неприятности: и сегодняшнее несчастье, и провал в техникуме, и даже этот одеколон, который он не мог подарить Надьке, — все сразу сошлось, он ссутулился, заложил руки поглубже в карманы и побрел за околицу, держа направление к станции. В той стороне уже угасал закат, но небо еще было светлым и веселым над дальней деревней Радужьем, в которой жил дядька Аркадий, брат матери.

— А, Леха! Здорово, здорово! Ты не пешком ли пёхал?

— Так тут и всего-то — девять километров. Дядя Аркадий…

Леха хотел спросить, нельзя ли ему пожить у них немного, но не хватило сразу духу, и он спросил:

— …чего ты делаешь?

— А кишки чищу. Садись, вон, на порог да смотри, если интересно тебе.

Леха сел. Вытянул гудящие ноги. Облокотился на косяк.

В сарае горела большая лампочка, должно быть специально ввернутая для этого тонкого и необычного дела. Из дома не доносилось никаких звуков, там, наверно, уже легли спать, зато в сарае, встревоженные запахом свежего мяса и светом, брыкали за загородкой овцы, порой тяжело вздыхала корова, пережевывая отрыгнутую жвачку. Тут же, около самой стены, остывала растянутая на деревянной пялке и подвешенная веревкой к круглой деревянной матице небольшая баранья тушка.

— Есть-то хочешь? — спросил дядька.

Он удобно сидел на низком деревянном чурбане, хорошо просохшем, потрескавшемся, но еще с остатками бересты, и торопливо посверкивал острым коротким ножичком, ловко очищавшим тонкие бараньи кишки от сала. Рядом стояло светлое ведро еще не остывшей воды и большой зеленый таз, в котором, как догадался Леха, мылись уже унесенные в дом потроха.

— Я говорю, есть-то хочешь?

— Н-нет…

Дядька повел на племянника широким утиным носом — точно таким, как у матери Лехи, — и его крупное розоватое ухо недоверчиво шевельнулось.

— Молоко в сенях, где всегда, понял? — без долгих уточнений сказал он.

— Понял…

— Найди. Там полкринки свежего есть — выпей, а потом говорить будем, если есть о чем. — Дядька испытующе блеснул в Лехину сторону крупным потускневшим белком правого глаза и тут же устало повернулся к работе. — А в дом за хлебом ступай, да не шастай там шибко-то: там спят наши. Убегались сегодня овцу искавши. Понял?

— Понял…

— А понял — так иди!

Дядька наклонился к ведру, чтобы ополоснуть руки и нож, а племянник направился к лестнице, что вела со двора в дом.

Леха с весны не был здесь, с того дня, когда он приходил сказать, что окончил школу и теперь будет поступать в техникум в городе. Он заверил родню, что поступит «запросто». Однако на экзаменах он провалился с треском, поэтому сильно переживал в душе, боясь насмешек, хотя вместе с ним не прошли по конкурсу Сергей Завалов и Митька Пашин. Обо всем этом сразу же узнали и здесь, в Радужье, поэтому показываться сюда не хотелось, как можно дольше. Он не пришел бы и сейчас, если бы не такой случай.

Раньше Леха часто бывал в этом доме, особенно любил ходить сюда весной, когда дядька брал его на реку за щукой. Еще лучше бывало осенью, где-то в конце сентября, когда все заботы — сенокос, уборочная — все уже было позади, в такое время рыбачится легко, неторопливо, ничто не тянет душу, не беспокоит мошкара, а рыба, нагулявшаяся за лето, кажется в своих рывках сильнее, тяжелей. Уходили на ночь. Подновляли на берегу шалаш, потом поднимали со дна ловушку с мелкой рыбой-живцом, ставили перемет и разводили костер. Любил Леха эти минуты… Пламя весело подрагивало на песке, выхватывало из плотной осенней тьмы только те деревья и кусты, что были рядом; отдаленные освещало слабо, зато еще сильнее чернило пустые проемы меж деревьев. Туда, в эту темноту, отлетали спугнутые огнем птицы и долго верещали там, недовольные. Иной раз скрипуче вскрикивала обалдевшая от света сова и, рыжая, бесшумно металась в этом адовом для нее кругу, пока не находила отрадную темноту где-нибудь в черной глубине просеки.