Высоты - страница 12

Система ветров делает новый разворот. Ветер швыряется вихрями и широкой фрезой ползет по земле. Это — настоящий циклон и потому прежняя обдувка земли сменяется игрой воздушных масс. Это — холодный фронт идет войной на теплый. Это — температурные волны, что ползут друг на друга, наступают и бьются между собой, завихряясь на высоте и рождая дикие скорости воздушных масс. На высоте они опасны для аэропланов и аэростатов. Они захватывают машины в мощные течения заоблачных пространств и ломают их. Мощные ветропады, воздушные Ниагары таят в себе тысячи сюрпризов.

Могучий верхний пассат убегает от холодного фронта и бросается в высоты. Его называют ветром Кракатау по имени вулкана, который выбросил газовые массы на высоту 83.000 метров. Этот ветер пронизывает сеть температурных швов земли и порождает прозрачное волнение высот.

А тем временем со стороны Варшавы новости все хуже и хуже. Давление падает катастрофически быстро, и хотя мы знаем, что наши герои защищены броней температурных фронтов, — беспокойство за спуск охватывает миллионы. А станция «Коминтерн» подливает масла в огонь.

Магнитные волны выползают из всех щелей земли и перекашивают привычные углы радиоприема. Циклон еще издали заносит свой магнитный кулак и, как всегда, дробит овалы радиоволн, рассыпая вокруг треск атмосферных разрядов. А радиоприемник молчит, как немой. По голубому экрану телевизора ползут белые барашки московских облаков. Шипит электрофоном репродуктор и редкие трески нарушают однообразный гул. Вся страна сидит за приемниками, прильнула к громкоговорителям, ждет, а «Комсомол» молчит.

Напрасно Москва зовет его на все голоса. Зовет настойчиво и терпеливо. Напрасно она задерживает передачу слов и трижды повторяет вызов; воздушный шар молчит. Москва делает перерывы на две-три минуты и вновь призывает морозную даль откликнуться хотя бы словом.

Голубое безмолвие убивает нас. Мы не верим в возможность катастрофы, гоним даже тень подозрения, но тревога стучит если не в мозг, то в сердце. Что произошло? Почему молчит Мурзаев?

А эфир свистит, хрипит, мяукает от дальнобойных настроек заядлых коротковолновиков. В эфире слышится рев двойного зверинца. Циклон сам по себе, а радиосвиньи — тоже сами по себе. Репродуктор шипит от двойного натиска.

И вдруг…

В эфир вторгается чужая волна и начинает говорить. Но передача так далека, так искажена, что вы разбираете только отдельные слова. Кто-то, захлебываясь от собственного рычания, подает голос, и только отдельные слоги всплывают более-менее разборчиво из мощных тисков магнитного плена.

…Ле…гово…омо…Ниомо…Ава…анод… — Вью… Свью… лью… гррр… кррр, — твердят свое атмосферники.

— Что такое, что такое? — вскидывается вопросом страна, великая страна.

Но рупора «Коминтерна» отвечают гудением сумасшедших волн. Неужели это хриплое бормотание надо понимать как сигнал того, что:

— О снижении говорить нельзя.

Никто не понимает, в чем дело. Авария в гондоле? Удушье или просто ужасные шутки магнитных циклонов и ветров Кракатау, что прерывают связь с высотой?

Бормотание внезапно смолкает, как и началось. Кажется, кто-то тонул, боролся с волнами, затыкавшими рот. Теперь волны победили неудачника, и мертвое молчание воцарилось в великом океане.

Слышен лишь «Коминтерн»:

— Я Земля, приняли вашу телеграмму, просим повторить…

Но повторения не слышно, и черное колыхание эфирных точек, замкнутых на экран «Комсомола», несется на вас.

Проходит минут двадцать с хвостиком.

В адрес «Коминтерна» со всех сторон летят молнии. Московский телеграф гудит от натиска принятых телеграмм. Тревога принимает разнообразные формы. Общество французских стратонавтов ругает нас за задержку и:

— Во имя человеческой гуманности просим приказать «Комсомолу» пойти на снижение.

А немецкая частная станция (вероятно, какого-то фашиста) передает:

— Поздравляем с мыльным пузырем, который лопнул!

Вы закипаете. Наглые издевки радиобандита выворачивают вас наизнанку. Каков шантаж! Их смешит сама мысль о том, что наши смелые товарищи погибли на недосягаемой высоте, разбив себе лбы. Едва вы успокаиваетесь, как вас снова смущает странная телеграмма какого-то ученого норвежца: