Высшая мера наказания - страница 17

Мысль о раздавленных ими человеческих судьбах напрашивалась сама собой. Тюрьма, конечно, начинается не с этих стен. И не с главного входа и мрачной охраны. Или майора с его палачами. Она становится темницей тогда, когда замечаешь во взглядах и отношении близких другую непроницаемую стену. После уже ничему не придаешь значения. Тюрьма для тела тоже страшна. И выйдя отсюда на волю, очень трудно будет избавиться от решётки, отделившей человека от всего остального мира. Но сейчас он всё ещё полон жизни и веры. Произошедшее за закрытой дверью осталось в тумане. Впереди ожидали ещё двери, за ними другие и ещё… Узкий коридор выводит в некое подобие холла с полом, выложенным керамическими плитами. Дальше стальная решётка с такой же дверью, изолирующая с двух концов длинный коридор. По обе его стороны находилось множество чёрных дверей. Отсек назывался «боксами» и отделял здание тюрьмы от административного корпуса. Но вначале человек об этом понятия не имел. Его втолкнули в одну из камер боксов. И захлопнули дверь с чернеющим в центре «глазком» для наблюдения. Помещение в четыре на восемь метров было тускло освещено. Вдоль двух стен стояли скамейки, обитые жестью. Узник осмотрелся:

«Значит, это и есть моя камера. Мрачновато. Без нар и умывальника. Но не на курорте же я, в конце концов!»

Сверху тянуло прохладой и он поднял голову. Под потолком темнело решёткой небольшое окно. Стены здесь имели особое отличие. Помимо пятен от насекомых и сырости, они были забрызганы, свежей и уже потемневшей от времени человеческой кровью. Повсюду хлесткие черные полосы от резиновых полицейских дубинок. Узоры, говорящие сами за себя. Ещё этот запах! Стоял до тошноты отвратительный запах.

Он сильно устал. Было далеко за полночь. Третьи сутки без сна и пищи. Хотя, нет. Вчера, под утро, он немного вздремнул. Тело болело после недавней расправы. К тому же, несколько часов в машине, оторвавшей от Тбилиси, – его сказочного города. Но сказки рано или поздно закачиваются. И не обязательно счастливо. Бункер ереванского Централа даже не начало этого конца. Человек вытянулся на узкой скамейке и моментально заснул. Резкого звука отпираемой двери и громких голосов ворвавшихся палачей он не слышал. Несколько любителей расправ над заключенными во главе с ДПНСИ явились продолжить самосуд. Узник не успел проснуться. От удара по голове потерял сознание, безвольное тело сбросили на бетонный пол и стали ожесточенно пинать. Парень так и не узнал, сколько длилась «забава». Очнулся на холодном полу. Ничего не было видно. Малейшее движение причиняло боль. Подумал, что спит и закрыл глаза. Яркий свет, упавший через дверной проем, разбудил его окончательно. Тёмный силуэт надзирателя стоял в двери. Другой вошёл тенью и забрал ведро. Через минуту вернул его на место. Это был заключённый из обслуги. Узнику посоветовали выйти из камеры. Ничего не соображая, он поднялся на ноги и вошёл в свет. Тень подняла с пола облако пыли. Узник вернулся во мрак. Скрежет ключа и звон цепи отозвались болью во всём теле. Человек не воспринимал реальность. Не мог понять, где находится и как здесь оказался. Эта было не то помещение, с высоким потолком и хоть каким-то освещением.

Темница напоминала погреб. До потолка можно было достать рукой. В правом углу серело квадратное окошечко, забранное стальной сеткой. За ним едва различимо брезжил рассвет. Дотронулся до колюче-шершавой стены. Справа от входа нащупал небольшую нишу, где стояла пустая алюминиевая кружка. Чуть дальше крепились деревянные нары. Сейчас они были подняты и заперты на замок. Рядом, под ними, табурет, приваренный к полу. От окна, где стояло ведро-«параша», доносился мышиный писк. Человек попытался усмехнуться, морщась от боли и вкуса крови:

«Хорошо, что хоть какая-то компания».

Он сплюнул противный сгусток и осколки зубов. Хотелось пройтись, размяться. Но не тут-то было. А ведь до этого всё было сносно. Пришлось сесть. Опять послышался шум отпираемого замка. Это было отверстие для подачи пищи. Протянули тяжёлую буханку непропеченного, липкого, темного хлеба и наполнили кружку кипятком. Частью воды умылся. Остатком запил скудный тюремный завтрак, – первый с момента ареста. Немного хлебных крошек бросил в пискливый угол. Свет сюда не пробивался. Но было заметно, что стена напротив какая-то тёмная и блестящая. Из неё сочилась вода. Стены плакали. Они, буквально, истекали крупными каплями. Вспомнились слова Вовы, что «в этой стране по нему точно колокол не зазвонит…». Улыбки опять не получилось: