Вьюга - страница 9

  Видения уже перестали быть для него простым сном, хотя всё ещё старались пленить сознание навевая опустошённому мозгу загадочные образы. За множество оборотов они стали уже совершенно привычными, их волшебные картины уже перестали столь чутко волновать чувства. С каждым разом, погружаясь в глубокую медитативную практику наступала пора, когда Рон становился всего лишь простым наблюдателем. Так было лучше: выбрать себе незавидную роль уставшего путника смотрящего бесцельно в даль, чем быть увлечённым всем сердцем горечью ещё не достигнутого горизонта.

  Стоящая перед ним глиняная плошка уже была практически пуста. Только на дне ещё блестело маленькое зеркальце оставшейся воды и несколько размокших зёрен. Значит он тут уже более двух дней. Протянув руку, Рон сгрёб питательный тав и выпил, ставшую от него приторной, воду.

  Размышлять о чём-либо совершенно не было сил и желания. То, что он увидел в этот раз стало ещё одной вариацией того, что наблюдалось уже ранее. Только на этот раз видение насторожило и пугало своей обречённостью .

  Людей вокруг было много, очень много. Их непрестанные крики, гогот и стенания сливались в единый хор и были столь оглушающими, что невозможно было разобрать ни единого слова. Даже шум воды небольшой речушки, которую окружила толпа не мог соперничать с этим диким хором. А тот, кто оказался посреди водного потока, босыми ногами ломавший тонкую уже слабую наледь, был абсолютно молчалив и никак не старался перекричать толпу. Сил не хватало ни на что. Его обмороженные и избитые об острые камни ноги стали совершенно сизые и набухли от крови. Но человек шёл, смиренно и настойчиво.

  Руки несчастного прижимали к согнутому от усталости и физических страданий телу тяжёлый камень. Разодранные пальцы скользили по его неровной поверхности уже отнюдь не от воды, а от собственной крови. Оступаясь и падая человек медленно поднимался, вытаскивая из воды свою нелёгкую ношу и понукаемый криками и постоянно швыряемыми в него комьями снега брёл далее.

  Впереди его ждало наказание, то самое святое проклятие, одна из ужаснейших казней, которая только могла произойти с человеком в этом мире. И в разноголосом крике толпы уже становились отчётливо слышны два заветных слова: "Повесь его!!".

  По местному обычаю тот небольшой пригорок, к которому направлялся несчастный со своей ношей издавна именовался Талой плешью, так как первым вскрывался ото льда и снега во время оттепели. Бывало так, что даже зимой оставался малый пяточек совершенно обнажённой почвы, открытый многим ветрам. Именно со склона этой возвышенности срывался вниз совершенно захудалый, высотой не более четырёх-пяти человеческих роста, водопадик. Небольшой поток, словно нехотя, разбиваясь на множество ручейков срывался вниз, а его тонкие струи подхватываемые постоянно дующим здесь ветром обрызгивали близлежащие камни, покрывая их тонкой, но весьма твёрдой ледяной коркой. Сюда, к Седой пряди, как именовали местные жители этот водопад, никто и никогда не ходил за живительной влагой. Да и в реке, по которой сейчас брёл несчастный не черпали воды, суеверно считая подобный поступок кощунством и ужасным святотатством. Сюда приходили изредка, да и то с оглядкой. Но главным событием всего Баллах было празднество Первой оттепели. На оголявшемся пятачке десять на десять шагов первосвященники ортодоксов возжигали большой костёр и приносили жертвы. Казни же здесь оказывались столь редки, что даже старики могли пересчитать их на одной своей ладони.

  Рон со страхом и странным пониманием всего происходящего следил за всей этой безумной жестокостью, которая творилась над несчастным. Приговорённый не сопротивлялся, не старался сбежать или в поиске спасительной смерти желал броситься в объятие умалишённой толпы. Человек покорно брёл к лобному месту поражая своим жалким и одновременно непокорным видом.

  Непонятные волнующие чувства сменялись в груди Рона одно за другим. Ему даже стало казаться, что он прекрасно знает этого несчастного, решившего не отступать и довести до конца всю безумность и жестокость затеянную над ним. Слёзы горечи и сожаления жгли глаза Рона. Он, непонятно почему, но преданно и с особой дружеской теплотой любил этого человека. А потому, смотрел на всё происходящее с ненавистью к толпе и полным пониманием фатальности.