Взгляд Медузы - страница 56

Ах, как нежно было детское горлышко, какое это было наслаждение ощущать его ладонями. А еще сладостней оно показалось, когда наполнилось молчанием.

Вторая, белобрысенькая с косичками, не кричала и не плакала. Он пощадил ее, позволил уйти. Нет, разумеется, он заткнул ей рот угрозами. Пригрозил, что подожжет их ферму, и все, люди и скот, поджарятся в пламени. И еще велел ей выходить к нему всякий раз, когда он ее позовет. А не то и она, и ее родители горько пожалеют. Девчонка притворилась покорной, молча кивнула и ушла.

Она никому ничего не сказала, не выдала его, просто-напросто ускользнула и от его кар, и от удовлетворения его желаний.

Только Люси стала его сообщницей, и на нее он мог рассчитывать. Хоть на одну. Уж ее-то он укротил, она покорилась ему душой и телом. Да и куда бы она смогла убежать, кому бы смогла пожаловаться? Впрочем, а на что ей жаловаться? На его ласки, на то, что он дает ей наслаждение? Фердинан никогда не считал это поводом для огорчений и для бунта, совсем даже наоборот. А то, что она такая угрюмая и ведет себя, как дикарка, так причина этого в ее скверном характере и страсти к трагедиям, только и всего.

Но что произошло с его младшей сестрой? Ее сменил какой-то отвратительный выродок. Да и принадлежит ли к роду человеческому это шипящее, кривляющееся существо? Под размалеванной кожей этой твари смешалась и течет кровь грифона, дикой кошки, ночной птицы, осьминога и гадюки. Взгляд ее словно дротик и источает яд. Шип ее подобен рычанию, резкому, мучительному скрежету. У нее черные зубы, а губы набухли от ядовитой слюны. А движения точь-в-точь как у ящерицы.

Но кто эта тварь, что оседлала в то августовское утро огородную ограду, изблевывая на него чернильно-ядовитый взгляд, и до сих пор не оставляет, мучает его?

Потому что она приходит к нему, эта тварь. Каждый день в тот бесконечно длящийся час, когда мать лежит на диване в гостиной, погрузившись в водовороты своих сновидений, эта тварь проникает к нему в комнату. Открывает напильником наружные ставни, поднимает крючок притворенного окна. Бесшумно влезает в комнату, закрывает ставни и крадущимся, беззвучным шагом подходит к кровати, на которой лежит недвижный Фердинан. Она склоняется над ним, приближает гримасничающее лицо вплотную к его лицу. Она смеется резким почти беззвучным смехом, скрипит зубами, потрескивает косточками пальцев. Достает из кармана электрический фонарик и направляет его безжалостный, флуоресцирующий свет то в глаза лежащего, то на собственное лицо. А еще вытаскивает из кармана спичечные коробки с сидящими там кузнечиками. Подносит эти стрекочущие коробки к ушам Фердинана. И долго не убирает.

Карманы ее — это какие-то прорвы, и она добывает из них все новые и новые гадости. Веретениц, улиток или червяков и кладет их Фердинану на лицо. И липкие эти твари ползают по его безжизненному лицу.

А из-под свитерка она вынимает две фотографии, которые тогда приколола на помидоры. И держит перед глазами лежащего эти портреты двух задушенных девочек.

Говорят, это крупное разбитое параличом тело ничего не видит, не слышит, не ощущает. Но упрямое это создание все время испытывает лежащего без чувств мужчину. Она убеждена, что он притворяется. Этот негодяй всегда притворялся. Она учиняет ему проверку, а главное, говорит ему на своем языке, который она переняла у животных и других земных творений, то, что никогда прежде не смела сказать. Мимикой высказывает ему свою ненависть и объявляет — без единого слова — мщение.

Младшая сестра куда-то подевалась. Может, Люси умерла? Ее место занял выродок, вылезший то ли из болотной тины, то ли из трухлявых гнилушек древесных пней. А что произошло с ним, с Фердинаном? Кто занял его место? Никто.

Под красивой этой внешностью никого больше нет. Тело блистательного Короля-Солнца теперь всего лишь длинный пустой стручок. Великолепный мавзолей теперь всего лишь опустелая могила. А обитает в ней страх. Безмерный страх. Даже желание мертво. И царит в ней один только страх.

Мир пошатнулся, время рухнуло. Вкус к жизни безвозвратно пропал, сердце окаменело.